Фильм имел колоссальный успех и собрал огромную аудиторию. Однако главный его призыв остался не услышанным. И союзникам, а не немецкому народу пришлось проводить первые суды над военными преступниками. Но вскоре и победители в значительной степени отказались от подобных усилий – отвлекла начинающаяся холодная война. А сами немцы гораздо больше стремились поскорее забыть недавнее прошлое, чем предаваться раскаянию.

Главные же военные преступники, которых не арестовали сразу после завершения боевых действий, об искуплении и вовсе не думали. Они хотели одного – бежать. Лишь немногие совершили самоубийство, последовав примеру Адольфа Гитлера и его жены Евы Браун. Так, например, поступил Йозеф Геббельс с супругой Магдой, отравив сперва шестерых детей. В нашумевшем бестселлере Гарри Паттерсона «Операция «Валгалла» персонаж Геббельса объясняет, почему он выбрал такой исход: «Не собираюсь остаток жизни кружить по миру подобно некоему вечному скитальцу».[2]

Однако большинство нацистов поступило иначе. Многие из числа нижних чинов не считали себя виновными и даже не пытались скрыться, они просто затерялись среди тех, кто налаживал жизнь в новой Европе. Те же, кто чувствовал себя в большей опасности, нашли способ покинуть континент. В течение многих лет и тем и другим удавалось ускользать от правосудия. В этом им помогали члены семьи и сеть «kamaraden» – товарищей по нацистской партии.

В этой книге пойдет речь о сравнительно небольшой группе мужчин и женщин. Одни из них занимали официальные должности, другие работали независимо. Они не дали миру забыть о тех, кто отправил на смерть миллионы людей. С огромным мужеством и решимостью они боролись за свое дело, даже когда власти проявляли все большее равнодушие к судьбе нацистских преступников. В ходе своей деятельности они также исследовали природу зла и прикоснулись к волнующим вопросам человеческого бытия.

Их называли «охотниками за нацистами», но они так и не стали единой группой с общей стратегией или хотя бы тактическим взаимодействием. Они часто не ладили друг с другом, были склонны к ревности, соперничеству и взаимным упрекам, хотя и преследовали общие цели. Что, безусловно, снижало их эффективность.

Впрочем, даже если бы им удалось забыть о разногласиях, вряд ли они сумели бы достичь большего. И, по большому счету, все-таки нельзя сказать, что правосудие полностью восторжествовало. «Тот, кто ищет соответствия между совершенными преступлениями и понесенными наказаниями, будет сильно разочарован», – говорил Дэвид Марвелл, историк, работавший в Управлении специальных расследований при Министерстве юстиции США, Мемориальном музее холокоста в Америке и берлинском архиве. Сейчас он возглавляет Музей еврейского наследия в Нью-Йорке. Что же касается первоначальной клятвы победителей нацизма призвать к ответу всех, виновных в преступлениях против человечности, ее Марвелл сухо прокомментировал: «Это слишком сложно».[3]

Если говорить о мировом масштабе, с этим трудно не согласиться. Но даже отдельные попытки добиться справедливости и правосудия для преступников в конечном счете сложились в целую сагу послевоенных лет. Сагу, не похожую ни на какую другую в истории человечества.

Прежде все войны заканчивались одинаково: победители убивали или порабощали побежденных, грабили их страну и жаждали лишь возмездия. Массовые казни без суда, следствия и каких бы то ни было юридических процедур были нормой. Месть – мотивом, простым и понятным.

Месть изначально двигала и «охотниками за нацистами». Особенно теми, кто выжил в концлагерях. И еще теми, кто их освобождал, кто своими глазами видел ужасающие свидетельства, оставленные отступающими нацистами. Горы трупов, умирающие люди, крематории, медицинские лаборатории, а по сути, пыточные застенки… В результате многих нацистов и их пособников в конце войны настигло заслуженное и быстрое возмездие.

Однако со времен Нюрнбергского процесса «охотники за нацистами» по всему миру (в Европе, Латинской Америке, Соединенных Штатах, на Ближнем Востоке) предпочитали отдавать свою добычу в руки прокуроров и следователей – тем самым доказывая, что любой человек, несмотря на всю очевидность вины, имеет право на суд. Не случайно Симон Визенталь, самый известный «охотник за нацистами», назвал свои мемуары «Справедливость, а не мщение».

Казалось бы, зачем преследовать дряхлого охранника концлагеря? Может, пусть спокойно доживает свои дни? Власти США после войны были бы рады и вовсе забыть о нацистах; перед ними маячила новая опасность – Советский Союз. Однако «охотники» не сдавались, и каждый новый судебный процесс позволял извлечь важные уроки.

Например, о том, что преступления Второй мировой войны и холокоста нельзя забывать и что все их организаторы и исполнители никогда и ни при каких условиях не будут оправданы.

Когда в 1960-е агенты «Моссада» похитили Адольфа Эйхмана и доставила его в Израиль, мне было тринадцать лет. Уж не помню, насколько я был осведомлен о случившемся и откуда я об этом услышал, – наверное, по телевизору. Зато очень хорошо помню один случай следующим летом, когда в Иерусалиме уже шел процесс над Эйхманом.

Наша семья приехала в Сан-Франциско, и мы с отцом сидели в кафе. В какой-то момент я заметил в зале старика, показал на него отцу и прошептал: «Мне кажется, это Гитлер». Отец, щадя мое самолюбие, лишь слегка улыбнулся.

Тогда я и понятия не имел, что полвека спустя, работая над этой книгой, я стану брать интервью у Габриэля Баха, единственного оставшегося в живых обвинителя на том судебном процессе, и у двоих агентов «Моссада», которые лично захватили Эйхмана.

История с похищением, судом и казнью Эйхмана всколыхнула интерес к ушедшим от наказания военным преступникам. Вскоре последовала целая череда фильмов и книг об «охотниках за нацистами», основанных, правда, скорее на мифах, чем на реальности. Я запоем читал книги и смотрел фильмы на эту тему, увлекаясь персонажами и динамичным сюжетом.

Фильмы и книги не только развлекали аудиторию. В частности, для послевоенного поколения они поставили много непростых вопросов. И не только о преступниках, которые стали объектом преследования. Но и о своей семье. Или о своих соседях. В наши дни нелегко понять, почему миллионы немцев и австрийцев, не говоря уж о населении оккупированных стран, добровольно вступали в ряды организации, нацеленной на массовые убийства.

Работая в 1980–1990 годах руководителем бюро журнала «Ньюсуик» в Бонне, Берлине, Варшаве и Москве, я часто обращался к наследию войны и холокоста. И всякий раз, когда казалось, что меня уже ничем не удивить и любая новая история будет лишь вариацией на давно изъезженную тему, вдруг случалось новое откровение.

В конце 1994 года я готовил ударную статью номера, посвященную пятидесятилетию освобождения Освенцима 27 января 1945-го. Я брал интервью у многих выживших из разных стран Европы. Каждый раз мне было не по себе, когда приходилось просить людей вновь вспоминать об ужасах тех лет, и я предупреждал, что они вольны завершить свой рассказ в любой момент, если вдруг станет слишком тяжело. Однако почти всегда стоило людям заговорить, как слова будто лились сами собой, без всяких вопросов с моей стороны. И сколько бы историй я ни слышал, каждая из них была уникальной и потрясающей.

После интервью с одним голландским евреем, чья история особенно меня тронула, я извинился, что заставил его вновь пережить этот кошмар во всех деталях. Ведь наверняка он уже неоднократно рассказывал свою одиссею родственникам и друзьям. «Никому», – неожиданно возразил тот. Увидев недоверие на моем лице, он добавил: «Никто никогда не спрашивал». Этот человек пятьдесят лет нес на плечах свой груз в полном одиночестве!

Три года спустя другая встреча показала мне, что груз, выпавший человеку, может быть совсем иного рода. Я брал интервью у Никласа Франка, сына Ганса Франка, генерал-губернатора оккупированной Польши. Никлас, писатель и журналист, назвал себя типичным европейским либералом и сторонником демократических ценностей. Особый интерес он проявлял к Польше в 1980-е годы, когда «Солидарность» вела борьбу за права человека, что в конечном счете привело к падению коммунистического режима.