Annotation

По фэндому сериала Волчонок. Описание: Ох, уж, этот треклятый муз! Когда берёшься дописывать Лабринт, а в неугомонном воспаленном мозгу рождается ЭТО. Потому, что предательская мысль "а что, если..." не даёт покоя. И вдохновлённый толпой прочитанного ранее фикшена, он выдаёт ещё одну версию. Она не давала мне спать - клянусь! - пока не решила записать. В общем, вот она, ещё одна попаданка (на мою голову), в мир Волчонка - и я туда же, прости Господи! - на ваш суд. Сидела она дома, никого не трогала, вела привычный образ жизни перед компом, - вот и проснулась в любимом сериале. Из всех способностей - возможность исцелять, и та не бесплатная, - ценой собственного здоровья. !Все права принадлежат создателям сериала Волчонок!

Табурцова Юлия Ивановна

Табурцова Юлия Ивановна

Одни сутки из жизни обыкновенной попаданки, или Мечты сбываются

Если чего-то очень-очень сильно желать - оно обязательно сбудется. Если долго и упорно идти к цели - дойдёшь. Поэтому сейчас меня крепко сжимают тёплые руки, а я млею, тону в этом томительно-нежном беспамятстве. И даже то, что от боли темнеет в глазах, а внутренности сводит судорогой так, что я с минуты на минуту выплюну свой желудок - не важно. Улыбаюсь как идиотка, потому что знаю, это руки Дерека Хейла.

1.

Я устала. Как же я устала, - думаю я, выныривая из бестелесного безвременья. Голова взрывается мигренью, а спина огнём, что ж, не слабо его потрепали сегодня, в прошлый раз полегче всё-таки было. Каково же тогда ему, многострадальному оборотню-альфе, за руку которого я держусь сейчас обеими руками. Которого нам с Брейден пришлось в буквальном смысле вытаскивать из-под пуль этой ночью. И нашпиговали его аконитом по самое "не балуйся".

Дерек хмурится, любимое лицо искажает гримаса тревоги, и я инстинктивно тянусь к нему пальцами, чтобы разгладить хмурые складки. Ещё бы. Алан из него четыре пули вытащил. Все разные. А мне удалось забрать больше половины его "боли", чтобы он мог восстановиться. Осторожно приподнимаю белую хлопковую майку, обнажая мышцы его роскошного пресса, и вижу, что раны затянулись, повреждений больше нет. Всё у меня получилось. Всё хорошо.

- Всё хорошо, - шепчу я, чувствуя, как грудь под моей правой ладонью вибрирует от негромкого рыка, а клыки выпирают из-под губы. - Тише. Тише, большой волк. Всё нормально. Никто не умер, - приговариваю я, поглаживая другой рукой колючую щёку, пальцы покалывает от щетины и ощущения близости. Как жаль, что чувствовать под пальцами его кожу я могу только когда ему плохо.

И как хорошо, что он не часто бывает в таком жутком состоянии. Ну, как не часто - не чаще раза в месяц.

Алан подходит к кушетке, кладёт два пальца на его шею, приподнимает веко, светит в зрачок своим маленьким фонариком, удовлетворённо убирает его в карман халата на груди.

- Как он? - спрашиваю я, когда он одним профессиональным движением переворачивает оборотня на бок и оценивает входные отверстия от пуль.

Дитон отрывается от созерцания его спины, бросает на меня укоризненный взгляд, весом с полтонны, тянется за перевязкой.

- Жить будет. Ты снова переусердствовала, - он умело заклеивает начавшие затягиваться раны на спине альфы, рукой указывая, куда я должна отправляться со своими геройствами. К операционному столу.

- Знаю, - повинно склоняю голову и чувствую, как по спине начитают сползать горячие дорожки. Дитон ловко успевает приложить впитывающую пелёнку, но пара капель, кажется, падает на пол. Извини Алан, сегодня я не смогу прибраться в твоём кабинете.

- И тебя это не волнует, - качает головой Алан.

- Ни на дюйм, - подтверждаю я, морщась, когда он прижимает ткань уверенной рукой, но не свожу глаз с неподвижного тела на кушетке. Грудные мускулы оборотня мерно приподнимаются, Дерек дышит. Он теперь спокоен. Он спит. И это стоит всех сил, приложенных на его исцеление. Дерек единственный на всём грёбанном целом свете стоит того, чтобы никогда не думать о последствиях.

- Когда-нибудь ты перейдёшь черту, - говорит Дитон, придерживая повязку у моих лопаток. Мягко подтолкнув меня к стеклянному шкафчику у окна, он отрывает левой рукой щедрый кусок пластыря и фиксирует её сзади.

- Если это спасёт ему жизнь, то не важно, - отвечаю я.

Ещё один долгий взгляд в мою сторону. Ну, вот только не надо. Всё, что ты мне скажешь, я давно знаю, и за три года, что я здесь, уже все нравоучения запомнила наизусть. Да, Дереку как альфе хватило бы и половины моих усилий. Собственно, так бы я и поступила с любым другим оборотнем, но когда дело касается Дерека Хейла... моя крыша срывается с шурупов, и искать её бесполезно. Потому, что... ну, это же он.

- Сюда садись, к столу, - невозмутимо, как хороший и опытный врач в любой ситуации, говорит Алан, негромко позвякивая инструментами.

Начинает подташнивать в предвкушении, но я медленно опускаюсь на стул.

Бесит его спокойствие, когда мне больно. Бесит моё раздолбайство, от которого я не избавилась за эти годы. Иначе я не испытывала бы сейчас чувство вины по отношению к нему и самой себе, как ни странно. Конечно, я могла остановиться раньше, чтобы Алану не пришлось сейчас со мной возиться. Нет, не могла... Не хотела, чтобы Дереку было больно. Хватит ему уже боли.

Алан перестаёт копошиться с лекарствами и срывает повязку, в его руке длинный зажим с жёлтой губкой. Губка быстро с нажимом проезжается по спине, и я сжимаю зубы так, чтобы боль от них перекрыла ту острую боль, что сзади. Что ж, сама виновата, терпи. Холодная железяка прикасается к ране, и я вздрагиваю, шипя сквозь зубы.

- Осторожней, эмаль испортишь. Зажми простыню во рту, помнишь как?

Я послушно сворачиваю ткань приплюснутым валиком, пока железка продолжает прокалывать кожу в нескольких местах сразу, и придавливаю зубами. Алан бросает использованную иглу в лоток с пулями из спины Дерека, а я опираюсь локтями на стол, мысленно готовясь. Чувствуя, как "блокада" начинает понемногу действовать. За спиной слышен плеск жидкости в бутылке и по воздуху разносится противный запах антисептического раствора. Штопать это больно. Это твою мать, обоссаться как больно. Это когда начинаешь смеяться над людьми, которые боятся сделать укол, пирсинг или татуировку. Попробуйте зашить открытую рану, горящую, будто на неё налили бренди и устроили долбанный фламбе на вашей спине, как на французской сковородке. И если удастся не издать ни звука, я буду громко аплодировать.

Самое неприятное это даже не когда шьют, перенести швы можно стиснув кулаки и зубы. Всё самое неприятное начинается, когда местная анестезия перестаёт действовать. Потому, что больше обезболивающих нельзя. Вот тогда у меня есть пара бессонных недель, пока швы будут срастаться, и невыносимое жжение начнёт спадать, сменяясь не менее невыносимым зудом. Потому что их сраный тайленол, это вам не наш российский анальгин. Он не особенно эффективен, но крайне необходим в послеоперационный период, - скажет Алан. Он, блять, ни хрена, не действует, - скажу я.