- Ишь ты! А где ж ты служил-то раньше?
- Хде? Да, везде... Дай-ка табаку-та, хря навозная...
Наступила пауза. Солдаты зашелестели бумагой, скоблонули сапогами по полу, меняя позу. Розанов, прислонившись к стене лбом, стоял не думая, не зная, что ему предпринять. Долгая пауза в разговоре красноармейцев вывела его из оцепенения. Он проверил револьвер, приготовился, прислушивась к тому, что происходило внизу.
- А энтого-то вчерась, етическа сила, как я блюхнул! - продолжал жевать тот же разговор солдат. - Я и не думамши тадыть, шо ему наступит хайдык! А комиссар наш - свойский, бляха-муха, муха мужик! Я те прямо, блъ, скажу! Ён, видь, понима-ат, еконотипе, шо, хоть, то и мирный житель, ан, бьлъть, всё одно - буржуй. И я тожа энто сразу просекшемши по евойной бороде... Хвать падлу за бородёнку - и по мордасам, и помордам!..
- Да ладноть, Стёпан! Одним меньше аль больше... Ежели бы. Блъбытъ. всех жалеть, тадыть бъ в жисть не решить всех наших великих задач! На то мы, ё, и красные бойцы - шобы, бълть, бить контру!
Осторожно ступая, Розанов начал подниматься по главной лестнице. Виргиньевы жили на втором этаже, и Александру требовалось преодолеть всего один пролёт лестницы. Приблизившись к двери, он слегка повернул ручку звонка и услышал за тихий звон колокольчика.
Открывала сама Светлана Андреевна. Когда он узнал её голос, то совсем этому не удивился. Отвечая шёпотом и называя свою фамилию, будто бы не он, а кто-то, находившийся даже не в его голове, а совсем отдельно от него, и опасаясь, как бы не услышали солдаты внизу, он проскользнул в открывшуюся щель двери. Оказавшись в полутёмной прихожей, он что-то прошептал появившейся перед ним фигуре, которая, судя по её голосу, должна была быть Светланой Андреевной.
Когда дверь была благополучно закрыта, Розанов поймал себя на том, что бормочет какие-то несвязные извинения. Осознание этого факта в своём поведении требовало неимоверного усилия. Наконец, он пришёл в себя и обнаружил, что прислонился спиной к входной двери и стоит так уже довольно давно, пытаясь разглядеть лицо Виргиньевой.
Она помогла ему снять шинель. Пока он делал вид, что будто бы приводит что-то на себе в порядок, отворотясь от неё в пол-оборота, - а на самом деле пытася определить, что девушка делает с его одеждой, - она свернула шинель внутрь погонами и сунула куда-то в угол, не обратив внимания на то, как стукнулся о пол находившийся в кармане ревоьвер.
Розанов с облегчением вздохнул.
- У меня что-то с плечом, Светлана Андреевна, - сказал он, пошатываясь. - Наверное, я ранен. Вы не представляете чего мне стоило, чтобы добораться до вас... Я замёрз насмерть! Светлана Андреевна, миленькая, распорядитесь, ради Бога... Мне бы сейчас водки по-простому... И осмотреть рану...
- Проходите, Александр Дмитриевич, на кухню - засуетилась Виргиньева. - Не будьте на меня в обиде... Такое, понимаете ли, дело... Водки я найду... Но вот прислуги у нас больше нет... Всё очень сильно переменилось с недавнего времени... Я теперь совсем одна... А как же вы? Откуда?...
Светлана Андреевна приблизилась к Розанову, всматриваясь в его лицо. Но было так темно, что никто из них до сих пор так и не смог разглядеть друг друга как следует. Знакомый голос успокаивал, и Розанову не верилось, что вернулись те блаженные минуты душевного комфорта, которым исполонялось вот уже почти год, и что теперь можно, наконец, полностью передать себя в руки этой барышни и на коакое то время ни о чём более не беспокоиться...
И, как будто, угадав его мысли, Виргиньева вдруг спохватилась, стала быстро говориить.
- У меня здесь, Александр Дмитриевич, в гостиной, знакомый комиссар остановился. Всю ночь сидит с какими-то бумагами... Он, Александр Дмитриевич, сам - из дворян... Но, видите ли, по убеждениям теперь большевик. Если случится, так я прошу вас, ради Бога, не спорьте с ним... Я уже столько раньше переговорила с ним о разных вещах, что, мне кажется, уже бессмысленно стоять на своём... Тем более за ним сила... А про вас я скажу, что вы - мой двоюродный брат... по матери...
- Хорошо-хорошо, Светлана Андреевна... Я всё понимаю... Я буду молчать... Тем более, что я просто не в состоянии... Внизу солдаты... Поймите и вы меня... Мне некуда деваться... С трудом до вас добрался... Только на вас надежда... Ведь я... люблю вас...
Красное утреннее солнце лениво выползало из-за горизонта, освещало запорошенные крыши домов и кроваво-пятнистый уличный снег.
В окнах одной квартиры на втором этаже до сих пор горел свет.
Кусок проволоки, колеблемый ветром, продолжал мерно бить по водосточной трубе дома.
Раненая хромая собака, выползшая откуда-то из сгинувшей ночи, снова бегала, скуля и полаивая в отчаянной попытке найти что-то потереное накануне.
Постовые красноармейцы вышли из парадного, заново закуривая на свежем морозном воздухе. Одиин из них, показывая окурком вдоль улицы в сторону окраины города, кончавшейся огромным полем, сказал:
- Смори, Степан! Скоко, бъль, белых хадов наши положили вчерась!
Над далёким полем, окаймлённым пустыми чёрными избами, падал лёгкий снег, укутывая белым саваном трупы людей, волею судьбы разбросанные где гуще, где реже.
Среди них лежал ничком замерзший молодой офицер, в попытке проползти сквозь глубокий снег согнувший в колене левую ногу и вытянувший далеко вперёд правую руку, в мёртвой хватке сжимавшую оледенелыми пальцами взведённый револьвер.
8 августа 1979 / 15 сентября 2017
-
