"Конечно, можно понять мужика, требующего равноправия..." - продолжал рассуждать офицер. - "Но, вот, я ползу в сторону города, занятого врагом, туда, где мой дом, где находятся мои родные, близкие, друзья и знакомые... Неужели найду всё разграбленным и разорённым, как видел в других местах?.."
Тут Розанов подумал о Светлане Андреевне Виргиньевой и поразился тому, что так давно не вспоминал о ней. Он спросил себя, действительно ли любит её или только придумал эту любвь. Тем не менее, мысль о Светлане Андреевне нашла приятный и горячий отзыв в сердце. И его чувство от одной только этой мысли мгновенно заострилось, усилилось, и он почувствовал прилив сил и вновь вспыхнувшее желание бороться за свою жизнь. Однако, это чувство, разом захватившее сердце, подавляло рассудок и мешало сосредоточиться на своём теле, чтобы продвигаться через снег. Он вдруг обнаружил, что уже давно перестал ползти и почти что впал в забытье...
"Коли я до сих пор ещё не умер, значит должен доползти... И я доползу!.. Мне нельзя погибнуть!" -- говорил он себе, медленно продвигаясь к черневшему городу.
"Но почему я должен отдать мужику всё, что мне дорого? Ведь его интересует лишь кусок хлеба и земля, на которой этот хлеб растить... Для него нет святыни... Из-за насущного хлеба он потопчет всё... Он слеп и не знает духовных сокровищ... Впрочем, его никто не учил их ценить... Вот почему - революция...
Конечно справедливо, чтобы мужик имел бы достаток и свободное время, которое мог бы употребить на свои духовные потребности... Но дай ему это время, так он же не сможет употрбить его на пользу... Вот, ведь, дали свободу... А что он с ней теперь делает! Если святыню разодрать на части, так, чтобы всем было бы поровну, то от неё ничего не останется... Это всё равно что проследить причины и следствия приведшие к возникновению любви, и тем самым убить любовь... Так же нельзя давать оценку и святыне. Потому, хотя и кажется верным, чтобы всё было поровну, по справедливости, однако, существует иерархия ценностей, которые возможно оценить только субъективным образом. И потому я буду бороться с такой социальной справедливостью...
Пусть нас разбили... И пусть я даже умру... Да, я умру, но ни за что не соглашусь отдать то, что мне дорого! Пусть лучше они отнимут и убьют, нежели пойду на сделку со своей совестью... Но только бы доползти... Только бы... А там..."
И снова Розанов поймал себя на том, что давно уже не двигается и почти засыпает. Тогда он решил во что бы то ни стало подняться на ноги и пойти. И как только эта мысль пришла ему в голову, он снова ощутил широту и силу своего "я", ускользающие от мысли в обыденной жизни, но проявляющиеся, когда человек оказывается на границе со смертью. Ему удалось подняться. Он даже как будто не удивился этому. Лишь отметил, что знал о том, что ни за что не умрёт. Вскоре ему удалось найти какую-то тропку, шедшую мимо изгородей и чёрных пустых изб, отделявших город от окружавшей его пустоты зимнего поля. Пошатываясь и спотыкаясь, как пьяный, обезумев от мысли выжить во что бы то ни стало, он медленно продвигался вперёд, повторяя только одно: "Только бы не упасть... Иначе во второй раз не поднимусь... Только бы дойти..."
Но мысли как будто думали сами собой... Теперь он то и дело вспоминал о Светлане Виргиньевой, с которой познакомился год тому назад, танцевал вальс, был представлен её родителям и приглашён бывать у них... Не раз он приходил к ним на обед, рассуждал со Свветланой Андреевной о литературе и философии, и между ними крепла симпатия и дружба... И вот недавно, будучи от неё долго вдали, он понял, что влюблён...
Светлана Андреевна по характеру была прямым человеком. Именно это качество привлекло к ней внимание Розанова, совершенно не ожидавшего в испорченном светском обществе встретить барышню, которая бы не была кокетлива, считала бы честность естественным явлением и разговаривала бы, не обращая внимания на то, какое впечатление на других производит ей речь. Со Светланой Андреевной можно было говорить о чём угодно, и её увлекало вовсе не первенство в споре, а поиск самой истины, для которой была открыта её искренняя душа.
И всё же, несмотря на всю её прямоту, порою, какой-то инстинкт начинал говорить в ней. Иногда она начинала смотреть на Розанова с каким-то женским любопытством и ожиданием. И тогда он обнаруживал в её поведении многое, что должно было бы его задеть и даже причинить боль, - и всё только для того, чтобы он, как говорится, подчинился, "встал на колени", чтобы к их дружбе добавился лёгкий любовный флирт.
Он боялся такой перемены в их отношениях, потому что предполагал, что если признается сам в себе, что влюблён, то будет вынужден сделать признание и Светлане Андреевне. И в случае отказа ему пришлось бы прервать с ней всякие отношения. А этого он не желал, испытывая душевный комфорт даже в простом её присутствии. Он давно был влюблён, но боялся признаться в этом даже самому себе, придать своему чувству рациональное бытие и тем самым его убить.
Эта полуосознанная любовь захватывала его. Он спрашивал себя, не ошибается ли он, действительно ли влюблён, может ли он смотреть на Светлану Андреевну как на женщину, на свою будущую жену. Опасаясь нечаянно принять за любовь желание любить и быть любимым, спутать самое живое чувство с простой симпатией и в то же время страшась того, чтобы их дружба не превратилась в нескрываемую и готовую на всё любовь, он всё откладывал для себя решение этого вопроса.
"Откуда появляется, откуда рождается любовь?" - спрашивал он и говорил себе: "Любовь приходит незаметно. Начинается с расположения, с симпатии, дружбы, с того момента, когда двое хорошо узнают друг друга, когда их мысли так переплетаются в долгих беседах, что не могут существовать порознь без ущерба для каждого; когда оба становятся так близки и дороги друг другу, что в часы разлук мысль о любимом захватывает и мгновенно делает счастливым..."
Так размышляя, забывая вовсе о том, куда и зачем он идёт, Розанов вошёл, наконец, в город и, прижимаясь к домам, стал осторожно перебегать освещённые перекрёстки, продвигаться вглубь города. Обмороженными пальцами руки он продолжал сжимать револьвер, засунув его в карман шинели, где по его расчётам было немного теплее.
Светлана Андреена жила не очень далеко от окраины города, где находился сейчас Розанов, и поэтому он решил пробраться к ней. После мучительных поисков, исковыляв множество переулков и по чистой случайности не оказавшись замеченным красноармейцами, порою появлявшимися в конце улиц, наконец, Александр окозался около её дома.
Несмотря на предутренний час в её окнах был свет. Это насторожило Розанова, и он направился к чёрному ходу. Прежде чем войти в двери подъезда, офицер оглянулся.
Уже светлало. По небу наискось шли рядами вытянутые облака, превращаясь над дальними крышами домов в непроглядную серую темь. На грязном от мусора стоптанном снегу в ещё плохо различимом сумраке чернели какие-то пятна. Большой измятый и оборванный по краям лист бумаги, зацепившийся за что-то, трепыхался из стороны в сторону. Кусок толстой проволоки, свисавшей откуда-то сверху, мерно бился о водосточную трубу, напоминая искажённый до безумия колокольный звон.
Пересилив сонливое оцепенение, Александр стал подниматься по узкой лестнице. Между первым и вторым этажом чёрный ход соединялся утопленной в нишу дверью с главной лестницей. Розанов приоткрыл её и затаился, прислушиваясь к звукам, доносившимся с первого этажа. Разговаривали двое, неторопливо, в пол-голоса.
- А ты чего тады? - спрашивал один.
- А я ему тадыть бълбъ ка-ак дам по сопелке! - громко шептал другой. - Откедова ж бъ я, энто-бъ, знал-то, шо ёнь, бъ, не будет супротив...
- Надоть было, бъ, не так...
- Сам знаю, блбъть! Да ведь, энтого, ёмать, не подумавши тыдать... Хорошо, бъть, комиссар-то своим мужиком оказамшись, ё-твою кобылу на... Хотя, энто, и ёнь, бъ, тожа из энтих... А другой бы и меня мог, в кобылий хвост, тожа, энтого... того... Шо, мол, бльнъ, мирных граждан-то бьёшь?... Был у нас таковский, мать его ети... Его наши-то солдатики того-энтого, ёхвуныпуты,.. сами хлопнули...
