На машине меня подвезли к небольшому зданию на краю аэродрома по-видимому, это был штаб одной из частей, базировавшейся здесь. У здания толпилась группа немецких летчиков, которые с откровенным любопытством принялись рассматривать меня, бурно обмениваясь впечатлениями. В центре стоял среднего роста пилот со множеством фашистских наград на груди, У него была забинтована голова, раненая рука висела на черной повязке. И меня подвели к нему почти вплотную.

Когда этому асу сказали, что перед ним именно тот русский летчик, который его сбил в воздушном бою, я заметил, как лицо немца исказилось, а глаза выдали крайнее удивление и разочарование. Еще бы! Этот самоуверенный пилотяга рассчитывал увидеть перед собой, очевидно, если не самого Покрышкина, то хотя бы равного по званию, по наградам. А перед ним стоял совсем молодой, безо всяких знаков отличия, измученный русский летчик. Понятно, наша встреча, состоявшаяся по настоянию этого летчика, не принесла ему удовлетворения: он просто-напросто терял авторитет среди своих. Но отступать уже было поздно.

Я ожидал самого худшего: оскорблений, издевательств, как моральных, так и физических. Но на этот раз обошлось. Фашистский летчик, протянув в мою сторону здоровую руку, произнес:

- Поздравляю и немножко завидую вам. Война для вас закончена...

- Мы еще встретимся в небе над Германией, - парировал я.

Немец иронически усмехнулся:

- А как вы оцениваете наши последние "штукасы"?

- Хорошо горят, - ответил не задумываясь.

- Когда вы идете в атаку, мы вас далеко видим. Вы не умеете хитрить.

- Возможно. Я передам это нашим летчикам. Надеюсь, они учтут ваши замечания...

Мне хотелось сказать еще стоявшим вокруг фашистским воякам, что, несмотря на все их ухищрения, численное превосходство, мы умеем подавлять их морально. Сколько раз видел, как, не долетев до цели, немцы сбрасывали смертоносный груз на свои же войска! А мы... Иногда мы действительно поступали слишком рискованно, даже не совсем разумно. Но это было не от ухарства. Мы любили свою Родину, свой народ. И в голову никому не приходила мысль о том, что следует бережно расходовать свою жизнь. Мы готовы были отдать во имя победы все, чем располагали, отдать не задумываясь и не сожалея...

- Я приглашаю вас пообедать, - рыцарски предложил сбитый мною ас.

Но тут гестаповцы далеко не почтительно втолкнули меня в машину и повезли дальше.

Какую же цель преследовали гитлеровцы, делая мне очную ставку с фашистским летчиком? Если это только прихоть сбитого аса, то конечно же он был разочарован. Задача, скорее всего, ставилась более важная.

После потери господства в небе над Курской дугой и над Кубанью фашистские летчики все чаще уклонялись от боя, особенно пилоты бомбардировочной авиации. Рассчитывая поднять моральный дух люфтваффе, гитлеровское командование и устраивало подобные встречи. Думаю, что такого рода затеями достигались обратные результаты.

* * *

Еще при выезде с аэродрома по придорожным указателям я понял, что меня везут в Кривой Рог. Как и Каховка, Кривой Рог оказался унылым, грязным, сильно разрушенным городом, забитым фашистскими войсками.

Машина остановилась перед большими черными воротами, которые долго не открывались. Вправо и влево от ворот тянулись заграждения из колючей проволоки в три ряда, а подальше, за заграждениями, виднелись какие-то склады. Наконец ворота открылись, мы въехали и остановились у одного из складов. Снова втолкнули в помещение - грубо, с окриками, как бездомного пса. Я упал на цементный пол.

Темновато, но вдали по углам и вдоль стен можно было различить силуэты людей. Вдруг среди полной тишины начали раздаваться с разных мест возгласы:

- Ну что, стерва большевистская, попался!

- На кого работаешь, сталинский сокол?

- Небось продался, сука?..

Сначала я никак не мог понять, куда и зачем меня привезли. Но потом чувство страха начало подсказывать, что живым отсюда не выйти - бросили, видимо, к предателям. Молча стоял в нерешительности: что делать? И вдруг в этой тягостной, напряженной обстановке раздались совсем другие голоса:

- Ну ладно, браток. Ты кто, с какого фронта?

- Сколько дней, как взяли? Какие новости? Далеко ли наши?

И тут же подошли несколько человек, здороваясь, провели в центр помещения. Извинились за встречу. Объяснили, что это проверка, испытание перед такими же военнопленными, как я. Увидев Крещука, я окончательно убедился, что здесь свои, и кратко рассказал о себе, о том, как попал к немцам.

Фамилию свою я решил скрыть, назвался Соколовым Григорием, как говорил везде и всем с первого дня плена. Услышав это, Крещук тут же тихо спросил:

- Ты что же, и перед своими фамилию скрываешь?

- Видишь ли, Ивановых и Соколовых на Руси много, моя же фамилия редкая. У немцев я прохожу как Соколов, так пусть и среди своих пока буду Соколовым.

- Да, но я о тебе уже рассказал, не мог не рассказать. Ведь нас вместе везли, - внес ясность Крещук.

Тут к нам подошел уже немолодой человек высокого роста, стройный, со шрамом на лице.

- Что вы тут шепчетесь, однополчане? - спросил и представился: - Я Степан Иванович Иванов, капитан. Будем знакомы.

- А мы вот встретились... - хотел было замять тему разговора Крещук.

- Видим, что встретились. Только конспираторы из вас плохие. Уж если врать, то в одну ноздрю, а то не поймешь, кто же среди нас - Соколов или Дольников? - спокойно резюмировал Иванов.

- Кому надо - разберутся, - запальчиво отвечал я.

- А ты молодой, да строптивый больно. Они-то уж разберутся, а наша задача, чтобы как раз и не разобрались. Для фашистов рты должны быть на крепком замке, - поучительным тоном подчеркнул Иванов.

В это время все вокруг засуетились. Оказалось, принесли обед. Он состоял из двух блюд: на первое - суп, на второе - чай. Нет слов, чтобы выразить, как сильно мне хотелось есть. Но даже при этом меня едва не стошнило, когда в железную миску налили какой-то темной жижи, в которой плавали несколько белых червей.

- Что же это делается, братцы? - возмутился я громко.

- Э, да ты, новичок, видать, не совсем еще голодный! Выкинь эту тварь из миски и хлебай супчик, - спокойно посоветовал мне сидевший рядом и уже успевший съесть свою порцию похлебки здоровенный пилот с пышной черной шевелюрой - младший лейтенант Николай Мусиенко.

И все же, как ни хотелось есть, в тот день суп я не съел. На второе в эту же миску налили черпак чая, или, как его чаще называли, кофе - какую-то непонятную жидкость. Вместо хлеба нам подали жмых. Все это делилось поровну.

После такого вот обеда Николай Мусиенко пригласил меня на свободное место, рядом с ним. На цементном полу вдоль стен была набросана солома, на которой и устраивали свои постели военнопленные. К вечеру я уже многое знал о рядом лежавших людях, которые рассказали мне все, что знали сами, о нашем лагере.

Лагерь этот немцы создали совсем недавно специально для советских летчиков. Режим здесь был строгий. Помещение, где мы располагались, по-видимому, до войны служило складом: широкие массивные двери, цементный пол, маленькие под самой крышей окна. Небольшая территория лагеря была ограждена колючей проволокой в три ряда. Рассказывали, что до нас здесь было несколько попыток бегства ночью под проволоку, но оказалось, что через нее пропущен электрический ток, и все попытки бежать окончились гибелью пленных.

Распорядок дня был однообразным. Три раза в день под усиленной охраной эсэсовцев выводили небольшими группами в туалет. Утром и вечером давали по черпаку чая, днем еще и суп. При такой пище постепенно терялись физические силы. Просили выводить на работу, как других военнопленных, рассчитывая, что тогда будет проще организовать побег. Но ответ получали один и тот же:

- Летчик есть интеллигент и работать не должен. На работе русский летчик будет драп-драп и его надо много охранять!

Действительно, всего несколько дней назад из нашего лагеря поездом отправили в Германию группу пилотов, которые, по слухам, разбежались в пути. Поэтому всех остальных якобы решили отправлять в Германию пешком под конвоем, что и подтвердилось в дальнейшем.