— Вы не ответили на мой вопрос, — вдруг услышал я.

— На какой? — я поднял свою голову и встретился с ее холодным взглядом.

— Почему вы здесь со мной сидите. Я жива. И то, что со мной произошло, — в ее глазах появились слезы, но усилием воли она продолжила.

— В общем, вас теперь не связывают со мной никакие обязательства или причины. Теперь вы свободны. Я же знаю, что Вы тогда сделали мне предложение не из-за своих хоть каких-нибудь чувств, а по просьбе моего отца. Да и наверно захотели выглядеть этаким благородным юношей.

— Не говорите так. Я понимаю вы сейчас в таком состоянии. Но вы же должны знать, что я не покину вас, — попытался вразумить я ее. Она не должна была говорить этих слов. Я не был похож на него, и никогда не поступил бы с ней как он. Неужели она не видела в нас различия?

— Я порченая женщина.Моя жизнь закончилась, я не хочу закончить и вашу. Вы свободны, — она сделала знак мне рукой уходить.

Я поднялся. Но не сделал ни шагу. Я продолжал смотреть на нее. Я ждал.

— Чего вы ждете? Я же сказала, что отпускаю Вас.

— Если Вы скажете, что больше не хотите меня видеть. Если Вы не согласитесь быть мне если не женой, то хотя бы нареченной сестрой. Если Вы скажете, что нас с вами не связывает даже дружба. Лишь тогда я выйду за эту дверь, и Вы меня больше не увидите.

Она замолчала на несколько минут, обдумывая мои слова. В ночной тишине был лишь слышен тик часов и ее столь же прерывистое дыхание.

— Хорошо. Я не скажу этого. Но мое мнение не измениться. Теперь мне все безразлично и это не измениться.

— Я приму это, — ответив, я снова присел рядом с ней. Наши отношения, наконец, приобрели выраженную определенность. Они не смогли перерасти в любовь, но теперь мы перестали быть столь чужими друг для друга.

Тогда я смутно это осознавал, но та ночь действительно стала не концом, а началом. Как и последовшая вскоре за этим еще одна. Прошел месяц. Она сдержала свое слово и больше не прогоняла меня. Ее здоровье стало гораздо лучше, но она так почти и не вставала с постели. Она глубоко переживала свое горе, жизнь потеряла для нее любые оттенки,

кроме самых темных. Как она мне признавалась тогда, она словно стояла на разрушенном мосту, и спереди и сзади лишь была пропасть, всепоглощающая бездна, и чтобы не упасть, она должна была оставаться на этом мосту. Но она чувствовала, что даже этот уцелевший участок моста мог внезапно разрушится у нее под ногами.

Она сделала попытку убить себя. Сэр М. по неосторожности оставил рядом с ее кроватью таблетки, которые прописал против депрессии заправский психиатр. И дождавшись, когда все заснут, она решилась выпить их все сразу и тем самым покончить со всем.

Но в ту ночь я не смог заснуть тоже. И я гулял один по поместью, пока не решился зайти в ее комнату. Когда я появился, она уже успела выпить почти половину их, остальные я тут же выхватил у нее из рук и, вызвав у нее рвоту, заставил выплюнуть оставшиеся.

— Зачем вы это сделали? — со злостью и нескрываемым отвращением в голосе выкрикнула она, движением руки отстранив меня от себя.

И тогда я увидел то, что никак не мог разглядеть раньше. Я понял, как ошибался, считая ее глупой и недалекой девушкой, не умея заметить, сколько настоящей духовной красоты было в ней, сколько силы и главное настоящего, искреннего, честного. Я был словно слепец, который замечал под ногами камни и ветки деревьев, но не обращавший внимания на все другое, что окружало мой путь.

— Если вы больше не хотите жить, то я тоже не захочу, — прошептал я.

Она не ожидала услышать от меня таких слов и, застыв, смотрела на меня. А потом взяла меня за руку и промолвила:

— Тогда обними меня, Микаэль.

И в моих объятиях она смогла заснуть, а проснувшись, первое, что озарило ее лицо была улыбка. Наступил рассвет нового дня и нашей любви.

========== VI ==========

Кали стала приходить несколько дней в неделю. Я не мог противиться этому. Днем меня продолжал спасать опиум, но по ночам мне стала нужна только она. Порой я даже мог не притрагиваться к ней, важнее для меня было слышать ее рассказы, ее истории, ее сказки, которые будто не только адресовались только мне, они принадлежали только мне.

И они вновь и вновь возвращали меня к тебе. Возвращали туда, где я был счастлив, когда ты была со мной. Меня стали меньше мучить кошмары, но теперь я уже не мог обходиться без общества моей новой знакомой. Непонятным образом она стала связывать меня с тобой, хоть ты и была так далека от меня.

Вот она снова закрывает глаза, и я с нетерпением ожидаю, как до моего слуха донесутся первые слова, первые ноты тех прекрасных, а может отвратительных, или просто правдивых образов реальности, которую так виртуозно умела создать ли, вспомнить ли моя собеседница.

Она впускает в себя дым из кальянной трубки, и начинает свой полуночный рассказ. Женщинам на Востоке запрещено курить, да и у них не возникает такого желания. Но я вновь смог убедиться, что мне попалось исключение из правил. Кали любит курить и делает это ничуть не хуже меня. Хотя мое курение табака из обычной трубки она не признает, поэтому я благодаря ей познакомился с восточной традицией, которая в свое время была занесена сюда османами-кочевниками. Когда видишь, сверкающий филигранью сосуд, длинные цветные трубки, мерцающие угли, и вдыхаешь ароматный, ни с чем не сравнимый дым, невольно забываешь хотя бы на время все свои бренные тяготы.

Графиня Диана обладала непревзойденной красотой, она была гордой и недоступной. Словно богиня Луны она была и женщиной и призраком. Прекрасный небесный цветок, она была влюбленная и в то же время равнодушная, хитрая и искренняя, жестокая и великодушная, скрытная и откровенная, лживая и честная одновременно.

Она томилась среди стен своего великолепного замка. Каждый ее день был похож на предыдущий и, казалось, этому не будет конца. Да у нее было все, но она не испытывала уже давно никакой радости от этого. Все для нее уже было лишено прежней притягательности, ничего и никто уже не радовали ее.

Но разве может быть судьба жестока к своим детям? И вот однажды ее тоска закончилась. Она влюбилась в своего приближенного, в своего самого верного слугу Теодоро. Он был молод и красив, обходителен и благороден, умен и образован. Но что ей делать с ним, если он не знатен и не может никогда быть с ней?

Да и он уже питает чувства к своей избраннице — невесте Марселе. Она служанка и подходит ему. Разве может она мешать счастью молодых? Нет, она прячет свои чувства от всех, но она всего лишь женщина и ей не удается скрыть свою ревность. Она пишет своему избраннику письмо. Нет, она не разглашает свое имя. Но, конечно же, Теодоро узнает почерк своей госпожи, он узнает то, что именно она собственноручно написала это послание.

И Теодоро смущен, он не находит себе места, он казнит себя, ругает свою невесту, и понимает, что тоже давно влюблен в свою госпожу. Любовь Дианы дарит ему надежду на счастье, но оно слишком шатко, чтобы всецело суметь ему отдаться. Но, несмотря на это, он спешит предстать перед ее взором, признаться в своих чувствах и ждать либо милости и ответа, либо отказа и безграничной тоски от потери.

Но Диана, изнывающая от любви и ревности, то дает ему надежду, то отталкивает. А служанку Марселу она приказывает запереть в самой дальней крепости. Теодоро безумно любит свою Диану, но его невысокое положение не позволяет ему просить ее руки. И он решает убежать от своих чувств, он решает отправиться в Испанию.

И вот сцена расставания двоих влюбленных.Графиня, надеясь, что расставание поможет ей избавиться от сердечных мук, признает его намерение благоразумным. Но прощание затягивается: Диана то просит Теодоро уйти, то вновь его возвращает.И лишь ловкая выдумка его слуги Тристана выдать Теодоро за потерянного много лет назад сына богатого вельможи оказывается тем счастливым мигом фортуны, что позволяет влюбленным соединиться.