Усевшись за свой стол, который был весь усыпан какими-то бумагами, огрызками перьев и растекшимися чернилами, я выискал из всего хлама слегка запачканное чем-то коричневым и помятое, но при этом нераспечатанное письмо. Оно было мною получено вчерашним утром. Но лишь прочитав написанный на нем аккуратным почти каллиграфическим почерком адрес, я тут же смял его, решив, что точно к нему не притронусь. Я знал, от кого было это послание, и поэтому не хотел даже знать его содержание. Как он посмел писать мне? И как узнал где я?
Но сегодня любопытство взяло верх над остальными чувствами. Повозившись несколько минут с сургучной печатью, я раскрыл выпавший оттуда листок бумаги. Он был аккуратно сложен в несколько раз, и весь исписан тем же до безумия аккуратным почерком. Ни одного пятна, ни единой ошибки или кляксы. Я пробежал глазами несколько первых строк. Этого было достаточно, чтобы суметь понять всю суть послания.
Мне было сообщено о смерти моего дяди. Без полагающихся при этом слов сочувствия, только обезличенные факты. Пятница, 30 октября. То есть больше недели назад. Инфаркт и мгновенная смерть. Ничего необычного в его возрасте. Тихий и спокойный конец, умереть в своей постели среди близких тебе людей.
Нет, с последним я, конечно, ошибся. Рядом с ним не было никого. Все близкие люди отвернулись от него. Там в тот момент с ним мог, должен был находиться я. Но ведь в это самое время, я как трус, находился на другом конце света, упивался своим стыдом и скорбью и продолжал возносить себя на пьедестал, где можно было смотреть на все ненавидяще-презрительным взглядом. К чему мне какие-то метания, желания, стремления обычных людей. Их обязанности заводить семью, ходить каждый день на изматывающую и тягостную или легкую, но нечестную работу, стараясь при этом что-то из себя выдавить, достигая каких-то карьерных успехов. А по выходным обязательно ходить или самим устраивать приемы, так сказать быть вхожим в достойное высшее общество таких же ничем не примечательных людишек. И эти обязательно требуемые нормы приличия, эти непрекращаемые обсуждения всех и вся, хотя точнее можно было бы сказать осуждения.
Да, все эти столь приличные, одетые по последней моде, ярко напудренные и напомаженные дамы и джентльмены на поверку оказывались с изрядной гнильцой. Женщины были двуличными женами, истеричными и бесстыдными любовницами, алчущие, всегда готовые вить веревки или из своих мужей или из более перспективных, богатых любовников. Да и их кавалеры были не лучше — заядлые картежники, лгуны, финансовые махинаторы, трусы и полные эгоисты, способные совершить что угодно, предать, лишь бы только получить выгоду, урвать самый лучший, а чаще чужой кусок, в конечном счете.
Я помню это общество достопочтенных людей. Ведь я был вхож в него. Я был сиротой, но сразу после гибели моих родителей, был взят под опекунство своего родного дяди. Помню, как удивился, когда узнал, что, как оказалось, происходил из очень известной и богатой семьи. Ведь все свое детство вместе с родителями я провел, живя в жалкой почти развалившейся хижине на берегу моря. Наше пропитание составляла мелкая рыбешка, которую каждый день вылавливал из морских вод мой отец. То море имело в народе прозвище «мертвого», так как оно так часто забирало жизни, что гробовщику порой приходилось выполнять свою работу не один раз за несколько дней. Моя мать каждый день уговаривала отца бросить это занятие, попытаться добывать еду другим способом. Но другого выхода не было, и он с первыми лучами солнца, кинув свое снаряжение и немного черствого хлеба с водой в лодку, отплывал от берега, чтобы вернуться уже в кромешной тьме. Он целовал мать и меня на прощание, когда уходил и всегда, когда возвращался. Но наступил день, он поцеловал меня, как и прежде в мою макушку, пока я еще крепко спал, и ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Больше он не открыл ее. Тогда он погиб, застигнутый внезапно возникшим штормом, с потопленной лодкой, он пытался доплыть до берега, тратя на это невероятные силы, но этого оказалось мало. Моя мать видела смерть отца. Она вышла встречать его, волнуясь из-за так резко изменившейся погоды. Она стояла на высокой скале и наблюдала, как ее любимый погибает, а она была бессильна ему помочь.
После отца она прожила недолго. Горе уничтожило ее изнутри. И вот, когда я едва имел право называться юношей, за мной приехал дядя и забрал меня к себе. Мой дядя был непохож на моего отца настолько, что я долго не мог поверить, что они на самом деле были братьями. Мой отец был молодым крепким, пышущим здоровьем, открытым и очень добрым человеком, который безгранично любил свою жену и своего единственного ребенка. Брат же отца выглядел почти стариком, хотя был лишь на пару лет старше покойного. Он никогда не был женат и единственно правильным и достойным занятием считал приложение своих знаний и способностей, чтобы продвигать свое дело, быть полезным обществу. Это то и стало причиной, по которой дядя, ведающий всеми доходами и имением в силу старшинства, отказал моему отцу от дома и семьи, когда тот вздумал втайне жениться на неграмотной и ничему не обученной юной девушке, которая еще к тому же уже была беременна мной.
Дядя с первых же дней моего появления в имении занялся моим образованием и воспитанием, дал мне профессию юриста, и позволил, когда я вырос, работать в его компании. Я выучился соответствующим моральным принципам, нужному этикету и правилам поведения среди людей своего круга. Он делал все, чтобы я ничем не был похож на своего отца. И ему это удалось. Я был преуспевающим юристом на бумагах, а на деле правой рукой своего дяди, что позволяло мне распоряжаться относительно многими делами в компании и иметь в подчинении всех остальных ее сотрудников. Эта власть вскружила мне голову, молодому двадцатилетнему человеку и сделала меня законченным эгоистом и жестоко сердечным человеком. Я не гнушался использовать других для своих целей, и это стало касаться не только других достопочтенных господ, но и наивных и влюбленных в меня девушек. Особенно в этом деле мне охотно помогал мой друг А., который был схож со мной по духу. Мы оба были избалованные отпрыски известных фамилий. И единственное что нас отличало так это моя увлеченность работой и его увлеченность дамским полом. С этим А. мы частенько потом славились своими похождениями, хотя при этом репутацию это нам портило незначительно. Никто просто не мог поверить, что такие красивые и невинные юноши способны так предательски относится ко всем женщинам. А может, знали и верили, но вида не показывали, ведь это не принято было делать за светской беседой.
Так мы проводили свою молодость, и ни одному из нас не могло прийти в голову хоть раз влюбиться в какую-нибудь милую девушку. Нет, конечно, они нам нравились, некоторые даже больше, чем остальные. Но порой возникший было интерес сердца на поверку оказывался лишь желанием плоти и так же быстро исчезал, как и появлялся. Поэтому я был сильно удивлен, когда одним вечером, сидя в местном пабе, где мы были завсегдатаями, перед его очередным путешествием с делами фирмы в восточную страну, он мне признался, что безумно влюблен в одну милую даму и даже намерен жениться на ней.Ей оказалась ничем не примечательная, но известная давно нами двумя молодая особа, у которой не так давно был дебют в свете.
Его выбором стала совсем юная мисс В. Ее отец был достаточно зажиточным и известным в своих кругах практикующим доктором медицины. Но, подумал я, А. мог рассчитывать на куда более внушительное приданое. И более во всем этом меня смущало то, что та девушка нисколько мне не казалась достойной не только его, но даже внимания других. В то, что мой друг на самом деле мог полюбить кого-то я совсем не верил. Очевидно, за всем этим стояла какая-то иная причина, но сколь бы я потом ни пытал новоиспеченного влюбленного, он повторял, что ничего, кроме чувств не имеет больше для него значения.
Я знал, что многие мои друзья и просто знакомые были если не влюблены в нее, то достаточно очарованы даже после первого знакомства. Как я уже сказал, мы были представлены друг другу пару месяцев назад, но мне она тогда показалась такой же если не более непримечательной дамой, как и многие другие. Да она была достаточно миловидная и с миниатюрным телосложением. Но на этом для меня ее достоинства заканчивались. Сколько бы раз я не заговаривал с ней, наш разговор прерывался и затихал сам собой, даже не начавшись как следует. Даже, казалось бы, такие нелепые, но простые светские темы для бесед, с ней почему-то не срабатывали. Мне было до тошноты скучно рядом с ней, и когда мне приходилось оказываться с ней в одном круге беседующих людей, я старался не обращаться к ней. Для меня ее черты были лишены привлекательности, ее характер невзрачен. И в ней, казалось, совсем отсутствовали столь притягательные для мужчин женственность и кокетство.
