Вся моя жизнь поделена на отрезки. Когда я пережила первые несколько дней, родителям сказали, что я умру в три года. Потом нам говорили, что я вряд ли доживу до десяти. Когда я подросла и начала все понимать, мне стало страшно. Я пыталась представить себе, что такое смерть. Десятый день рождения безумно меня пугал. Но я не умерла. Тогда я подумала, что могу умереть в любой день до одиннадцати лет. И весь год я провела в страхе. Я никогда не говорила об этом родителям – понимала, что они и без того страдают из-за того, что я должна умереть.

Удивительно, но в нашем небольшом городе было три ребенка с ДБЭ – когда я рассказываю об этом, мне никто не верит. Один из них, мальчик, умер в полтора года. Я любила приходить на его могилу и разговаривать с ним – сама не знаю почему. Мне было его очень жаль. Пусть он был тяжело болен, но умирать он точно не хотел.

Бо́льшую часть первых лет жизни я провела в повязках. Становясь старше, учишься жить с ДБЭ: теперь я двигаюсь очень осторожно и думаю о каждом своем движении. Все спланировано очень точно: если я надеваю пальто, то мне нужно тщательно расправить рукава, чтобы рукам было в них свободно, иначе ткань оставит на моей коже большие ссадины. Если я хочу повернуться в постели, то должна подняться и осторожно лечь снова в другом положении. Каждый вечер мне нужно наносить мазь на глаза, иначе веки приклеятся к глазным яблокам, – а это невыносимо больно. Все следует делать по строгому плану: если в какой-то день я пройду больше, чем следует, то кожа на ступнях будет восстанавливаться несколько дней. Все это требует колоссальной сосредоточенности. Ребенку это просто не по силам. Поэтому в детстве моя кожа постоянно повреждалась, и я вечно ходила в повязках.

Поначалу я училась в обычной начальной школе, но, когда мне было семь лет, один мальчик толкнул меня, а потом наступил на руку. Когда я выдернула ладонь из-под его ноги, кожа сошла чуть ли не до кости. Ту боль я помню и по сей день. Мальчику за это ничего не было, а моим родителям учителя сказали, что нужно перевести меня в другую школу.

Хоть им этого и не хотелось, но пришлось отправить меня в пансион. Доктор предложил в Швейцарию – горный воздух пойдет мне на пользу. Идея мне нравилась: я читала про Хайди и представляла себя в горах, в уютном шале в окружении животных. Мне и сейчас хочется побывать в Швейцарии. Но мама решила, что это слишком далеко, и меня отправили в Бродстейрз, в графстве Кент.

Родители выбрали школу для детей, страдающих астмой и экземой. Я была там единственным ребенком с ДБЭ. Поскольку у большинства детей были проблемы с дыханием, мы много гуляли, а часть уроков проходила на свежем воздухе. Считалось, что морской воздух пойдет нам на пользу. Прогулки были для меня настоящим кошмаром: я постоянно натирала ноги. Дети с астмой порой просыпались по ночам от недостатка воздуха. Я пыталась помочь: садилась позади и массировала грудную клетку. Иногда это продолжалось часами, и наутро мы все поднимались с красными от недосыпа глазами.

Пансион выглядел идеально – большой старинный дом, аккуратно подстриженные кусты, огород, ухоженные газоны, высокие деревья. Но атмосфера там царила очень холодная. Сестры и учителя были строгими и видели в детях лишь пациентов, за которых им платят. В этом доме не было места любви.

В пансионе мне не нравилось, но кто-то сказал, что родители отослали меня сюда, потому что не хотели возиться со мной – им надоело менять мне повязки. В детстве я не знала, что взрослые не всегда говорят правду, поэтому я всему верила. Я считала, что раз я не нужна собственным родителям, то должна вести себя смирно. Поэтому я старалась не жаловаться. Я приезжала в начале семестра, спускалась в подвал, вешала пальто на крючок, ставила ботинки на полку и рыдала, пока слезы не иссякали. Но потом я поднималась и шла учиться. Очень рано поняла, что только сама могу сделать себя счастливой и стать хозяйкой собственной жизни. А если ведешь себя, как счастливый человек, то скоро становишься по-настоящему счастливой.

Я страшно скучала по родителям. Они звонили мне каждое воскресенье в шесть вечера, и я каждый раз говорила им, что у меня все хорошо. А потом я ложилась в постель и разговаривала с игрушечной пандой. Я представляла, что эта игрушка – мои папа и мама, и рассказывала ей все, что у меня на душе. Мама писала мне каждый день, а папа – два раза в неделю. Они присылали конфеты, чтобы я угощала остальных детей. Я очень этому радовалась: немногие девочки получали письма, а уж о посылках оставалось только мечтать. Каждый день после обеда, в любую погоду, мы укладывались спать на свежем воздухе. Единственное исключение составляли дождливые дни. После дневного сна мы угощались конфетами из моих посылок, и пока мы их ели, дежурный читал вслух письмо моих родителей. Я не видела ничего особенного в том, чтобы делиться конфетами и письмами. Мне нравилось то, что девочки знают моих родных так же, как и я сама.

Мама была очень занята – она работала каждый день. И все же у нее всегда находилось время написать мне. Папа обычно отпускал своего молодого коллегу Пипа с работы пораньше, чтобы он зашел на почту за моими письмами. Мама и папа приезжали ко мне в каждый родительский день. Погода обычно бывала хорошей, и папа называл эти дни Солнечными родительскими днями Венди.

В один из таких дней, когда мне было девять лет, мама привела меня в кондитерскую. Я выбрала два шоколадных батончика и принесла их на кассу. Я протянула деньги, и тут кассир начал кричать на маму: «Вы не должны были ей позволять! Ребенка с такими руками нельзя выпускать на улицу!» Руки у меня были перевязаны, но под повязками была заметна поврежденная кожа. После этого случая я десять лет не выходила из дома без перчаток. Мне была невыносима мысль о том, что вновь придется перенести такое унижение.

Но больше всего меня мучило то, что в пансионе не было животных. Ведь я их просто обожала. У родителей был щенок лабрадора, Сэмми. Они завели его как раз накануне моего отъезда. Сэмми был спокойной, ласковой собакой, и я его так любила! Когда с ним гуляли родители, он часто срывался с поводка. Но когда с ним гуляла я, он был так счастлив, что спокойно шел рядом. Мы вместе заходили в магазин, чтобы купить ему корм, но нести банку я не могла, и Сэмми тащил ее в зубах сам. Он был моим лучшим другом.

Приезжая домой из пансиона, я целыми днями пропадала вместе с Сэмми на причале возле нашего дома. Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. Я хохотала, глядя, как он катается в грязи и шлепает лапами по воде. Еще он любил наблюдать за маленькими рыбками – они его буквально зачаровывали.

И неважно – была ли это улитка, жаба или насекомое. Однажды я нашла в кустарнике детеныша летучей мыши. Мне так хотелось помочь ему, что я подобрала его и положила в карман фартука. О летучих мышах я знала только то, что они любят селиться во влажных местах. Дождавшись, когда стемнеет и все уснут, я отнесла летучего мышонка в ванну, налила немного воды и посадила туда. Утром я проснулась от дикого вопля. Дежурная учительница кричала:

– Венди, ты где? Что это за существо в ванной?

Она отлично знала, что из шестидесяти девочек такое могла сделать только я. Все остальные не испытывали особой любви к животным.

По воскресеньям мы ходили в церковь через деревню. И каждый раз проходили мимо кирпичной стены с большой дырой в нижней части. Обычно я плелась в самом хвосте, потому что боялась сделать следующий шаг и повредить кожу. На сей раз я остановилась, опустилась на колени и заглянула в дыру. Я увидела в стойле симпатичного серого пони.

После этого я каждое воскресенье опускалась на четвереньки и смотрела на пони, и каждое воскресенье мне попадало за грязное платье. Уж не знаю, чем очаровала меня эта лошадка. Может быть, тем, что она была одинока, как и я.