Вивьен ничуть не возмутило ее столкновение с незнакомцем на улице. Все, чего она хотела, – это благополучно добраться до дома, и запереть двери на все засовы. Но ее воображение то и дело рисовало странные картины: она прибегает с ребенком домой, запирает двери, оборачивается, и на них с Айвори нападает «стая» голодных зомби в прогнившей одежде, с гнилыми зубами и запавшими глазами. Они тянут руки, и Вивьен не успевает разблокировать дверь, чтобы выбраться наружу. Да и зачем? Там тоже полно ходячих мертвецов. Но всякий раз, когда Вивьен рисовала у себя в голове эту картину, на нее накатывало ощущение нелепости этих представлений. Нелепости? Но разве до сегодняшнего дня она могла подумать, что увидит то, очевидцем чего стала несколько минут назад? Разве еще можно утверждать, что в мире есть что-то невозможное? Он давно сошел с ума. Когда-то папа рассказывал ей истории о том, что люди, насмотревшись фильмов о зомби, расхаживали по улицам и кусали прохожих. Нет, они не были зомби, просто они… Чокнулись. Вот и все. Они могли бы спокойно жить, работать, растить детей, читать книжки, пропалывать цветы в саду… Но они чокнулись. Папа рассказывал эти истории с улыбкой на устах, закатывая глаза. Вивьен помнила эту картину очень ярко. Но для нее эти истории не казались такими уж смешными. Она сидела на мягком ковре цвета топленого молока, зажав между коленок с синяками свою маленькую потрепанную куклу, и слушала эти страшные сказки. Ее черные глаза были открыты так, что казались совсем круглыми, а из приоткрытого рта виднелся огромный запас слюны, который вот-вот должен был хлынуть по подбородку. Папе нравилось это зрелище. Ему нравилось, что он так сильно может увлечь свою дочку рассказами обо всяких идиотах, которые из-за своей непомерной глупости получали «галочку» в личном деле.

Вивьен наконец добежала до двери дома Айвори (в котором, и она сама жила месяцами) и опустила его на землю. И только теперь она почувствовала жгучую боль в бицепсах и кистях. А еще она почувствовала, что у нее изрядно отекли лодыжки. Кажется, до нее стремительно добирался варикоз.

Она порылась в сумочке и быстро нашла связку, на которой висели две магнитные карточки и металлический ключ. Женщина незамедлительно провела одной карточкой по маленькой верхней черной панели, другую приложила к нижней, а ключом открыла обычный замок с засовом. Дернув за ручку, она открыла тяжелую дверь, Айвори быстро вбежал в дом, и Вивьен не успела его задержать, все еще движимая картинками у себя в голове. Айвори не терпелось включить полупрозрачную панель на стене и посмотреть мультики. Казалось, он совсем уже забыл о том, что только что происходило у него на глазах.

Вивьен замерла и прислушалась: не происходит ли что-то странное в доме? Нет. Маленькие ножки Айвори затопали по полу, а потом он плюхнулся на пуфик в гостиной. Но что-то заставило Вивьен продолжать стоять и вслушиваться. На улице стало как-то внезапно слишком тихо. Что-то гудело неподалеку, птица вспорхнула с ветки. Душераздирающий женский крик. Это вывело няню из оцепенения, и она опрометью бросилась в дом, закрыв за собой дверь на все замки. И только сейчас, отдышавшись, она ощутила подкативший к горлу комок. Спазмы охватили верхнюю часть брюшины, и естественный рвотный рефлекс заставил желудок женщины извергнуть практически уже переваренный обед. Целый гейзер вышел наружу одним приступом, забрызгав гладкий паркетный пол.

Рожать Адлен захотела дома. Она просто ненавидела запах больницы и этих напыщенных врачей, считающих себя творцами истины в последней инстанции. Стефан не понимал, почему она вбила себе это в голову. И вроде бы он уже даже и забыл, что дети появляются оттуда. Вроде бы как это вовсе и не для того было придумано. В Амстердаме работали одни из лучших врачей в мире, а она не хотела, чтобы к ее вагине притрагивались хладнокровные докторские руки в белых (или голубых?) латексных перчатках. Вообще ему было наплевать. Наплевать на нее и ее ребенка в утробе. Они были женаты семь лет, но изначально договаривались об открытом браке. Было только одно условие – никаких серьезных увлечений. Всегда возвращаться друг к другу. Хотя по большей части это было его условие. По крайней мере, он догадывался о том, что Адлен много раз силилась разорвать узы этого брака, который был заключен по интернету. Развестись можно было точно так же просто. Никаких лишних заморочек. Просто входишь в систему и подаешь заявку на удаление. Но для Стефана это казалось концом его принципа. Он не верил в понятие любви или влюбленности, считал это полнейшим абсурдом и выдумкой слабых баб. Секс – вот, что по-настоящему имеет значение. Так распорядилась природа. Секс – это один-единственный кит, держащий эту планету на плаву. Хотя несколько лет назад одна очень известная компания выпустила совершенно легальный препарат под названием «таблетки любви». Они содержали в себе какой-то комплекс натуральных гормонов, по причине которых люди якобы влюбляются. Ты не можешь полюбить? Выпил таблетку – и уже вздыхаешь по кому-то ночами. Обзаводишься семейством, детишками (естественно, продолжая принимать таблетки). Стефан как-то слышал: говорили, будто они действительно действуют. Но он считал все это полным бредом, беспределом властей, которые допускают легализации таких наркотиков. Кто-то просто зарабатывает на этом деньги.

Стефан, как и Адлен, даже не знал, чьим ребенком она вот-вот собирается разродиться. Но, по сути, это его и не сильно-то волновало. Он играл в футбол, и у него было много поклонниц. Всегда. Супругов никогда не смущала их свобода на стороне. Стефан считал, что только так человек и может обрести счастье. Это свобода. Для чего сковывать себя нелепыми условностями? С Адлен они познакомились, когда она брала у него интервью для своей продвинутой интерактивной газетенки, из которой потом с треском вылетела за историю с клеветой на министра. Это был ее звездный час. Она хотела показать всем вокруг, что не зависит от чужого мнения. Но еще до этой истории Стефана привлекла в Адлен схожесть мировоззрения. Она не хотела серьезных отношений, а он хотел свободы. Но каким-то странным стечением обстоятельств они не могли оставить друг друга в покое. Должно быть, это было одиночество. Не то, которое социальное, а то что душевное. Хотя и в это Стефан тоже не верил. Для него существовал один-единственный бог – фаллос. Да и кто мог сейчас позволить себе поклоняться богу? Разве что только мусульмане. А отдельные группки христиан еще жили в некоторых странах Европы, кое-где на юге штатов и в азиатской части России. Однако, чем старше становился Стефан, тем сильнее где-то глубоко (куда он самостоятельно не мог добраться) появлялось чувство тревоги. Он старался отбросить эти глупости подальше, но они постоянно его преследовали. Он смотрел на Адлен и видел в ней женщину. Он начинал видеть в ней женщину. Что-то в его мозгу щелкало, и ему казалось, что перед ним личность. Какой маразм! Из-за этого у него иногда пропадало желание встречаться с молоденькими потаскухами, которым только то и надо было, что ощутить вкус свободы от родительской опеки…

Схватки начались ночью. Адлен было еще двадцать семь, но она уже считала себя слишком старой для родов. Она еще никогда не испытывала такой мучительной боли внизу живота. Сначала боль показалась знакомой. Это было что-то между тем, как начинаются месячные, и сильными позывами в туалет. Первая схватка была едва ощутимой. Она быстро возникла и быстро затихла. Сердце колотилось, как бешеное, готовое вырваться сквозь глотку. Адлен задним числом подумала, что это могли бы быть ложные схватки, хотя срок уже подходил. Но спустя минут двенадцать произошла еще одна схватка, которая была сильнее уже раз в шесть. Тело Адлен перекрутило, а лицо застыло в мученической гримасе. Стефан спохватился на кровати и включил ночник. Он все сразу понял и спросил:

– Может, в больницу?

– Нет! – вскрикнула Адлен. Казалось, что возмущение от этого глупого предложения было сильнее, чем сама боль, которую она испытывала в этот момент. – Я рожу здесь. Так будет лучше для всех, – быстро проговорила она, уже ожидая новой волны боли.