После вторичного сближения слов пълкъ и народъ в условиях нового социального быта происходят изменения значений слова народъ. В древнерусском языке обозначились две возможности, которые обусловлены грамматически. Форма единственного числа сохраняла значение ‘множество, толпа, сборище, собрание’ (представителей одного рода, но рода, понимаемого теперь широко не только и не просто как совокупность лиц, родственных по рождению). Очень своеобразно проявляется это значение в древнерусских текстах. Слово народъ употребляется в сочетании с различными словами, подчеркивающими множественность лиц. Тем самым одно из значений его (самое древнее и самое важное в прошлом), уточняясь дополнительными словами, стало выделяться из прочих значений, постепенно становясь другим основным значением ‘родственность совокупного’ – по отношению к людям, которые объединены общей принадлежностью к группе, партии, роду. Большое количество употреблений слова в древнерусском языке подтверждает это: «вездҍ полна народа» (Жит. Авр. Смол., с. 10), «и собрася народъ многъ» (Чуд. Никол., с. 51), «и множество народа изидоша противу ему» (Лавр. лет., с. 163), «многъ народъ людий» (Александрия, с. 35), «съборъ много множество народъ ихъ» (Жит. Вас. Нов., с. 546), «и множество народа бесчисла тогда пришедшихъ къ водҍ» (Хож. игум. Даниил., с. 48) и другие подобные выражения.

Современного значения слово народъ в Древней Руси еще не имело. Народ как группа родственных племен только складывался; народ как население государства или независимая часть населения также еще не известен Древней Руси. Не было «русского народа», потому что слишком живы были еще в сознании представления о «роде» как коренном единстве живущих людей и их предков. Общий смысл слова народъ и заключался в указании на некую однородную множественность, уже не обязательно общего происхождения, но всегда определенно объединенную какой-либо общей силой, признаками, которые свойственны только ей. К такому представлению и восходят современные выражения вроде народный дух, сила народа, единство народа. Представление это непосредственно вытекало из древнейшего образа «народа», и образ этот, несмотря на позднейшее развитие слова, устоял в веках, мало-помалу отливаясь в понятие «народ». Будучи противопоставленным специализированным значениям слов пълкъ и языкъ (языки), а впоследствии и словам человҍкъ и люди, слово народъ постепенно вырабатывало новое, тоже терминологическое значение: оно стало обозначать единство по территориальному, а не по родовому признаку.

Слово собирательного значения стало употребляться также в форме множественного числа, что незаметно переводило заложенный в нем смысл в новую плоскость: обобщение беспредельности лиц, некая бесконечность и т. д. Когда игумен Даниил сообщает (в который уже раз), что «Христосъ училъ народы» (Хож. игум. Даниил., с. 105), он говорит о человечестве вообще, но также и о родах, к которым Христос обращался лично. Слово народы – в форме множественного числа – обозначает не только людей, взятых самих по себе (как чловҍци), но и единство составляющих народ лиц. Единства нет, оно рассыпалось под напором вражеских нашествий и в результате разложения первобытного рода, однако в сознании, запечатленном в слове, остается древнее представление о том, что, несмотря на временное распадение, разбросанность в мире, эта толпа, эта масса – все-таки род и совместность людей, в чем-то близких друг другу. Память о роде сохранилась в народе.

Столь же неопределенным, как народъ или пълкъ, является в древнейших текстах слово люди. В переводах оно соответствует греческому laós ‘войско’, ‘люди’, ‘население’, ‘собрание, толпа’, но также и ‘народ, племя’ – та самая последовательность значений, которая (в обратном движении) свойственна слову пълкъ. Просматривая переводы, мы убеждаемся, что laós как людие в текстах не очень устойчиво и часто заменяется словами народъ или челядь – словами, которые предпочтительны как раз в русских списках (Михайлов, 1904, с. 128, 375); в текстах Писания представлено вместо laós только людие (Ягич, 1884, с. 42). Например, «люди, сущая съ нимъ» в русских списках передано как «челядь свою» (Михайлов, 1904, с. 313) или даже «рабы» для греческого слова páides (Сперанский, 1960, с. 138). Так продолжалось по крайней мере до XIII в. Восточные славяне словом люди называли всегда свободных членов общества, в их ряды они не включали холопов, челядь или рабов.

Это вполне соответствует исконному значению корня люд- (*leudh- 'народившиеся, растущие’ – Дегтярев, 1981, с. 86) – племя в своей совокупности, сверстники, но отчасти и младшие по возрасту представители племени. Корень тот же, что и в латинском слове liber ‘свободный’ (Бенвенист, 1969, I, с. 321), почему и полагают, что достаточно рано в тех языках, где слово это сохранилось как социальный термин, люди стало означать свободных земледельцев, принадлежащих к особой социальной группе (Иванов, 1975). Совокупная множественность, собирательность лиц подчеркивается формой имени: людь как чадь, дҍть, Русь – совокупность лиц, из которых каждый в отдельности обозначается как людинъ (ср. украинское людина ‘человек, личность’ или древнепрусское ludis ‘человек’). В исходном образе слова содержатся все предпосылки для последующего изменения его смысла. Стоило этому слову войти в связь со словом человҍкъ, изменилось значение по отношению к личности: люди – уже не безликая масса, а множественность «человеков». В столкновении со словом народъ происходило другое изменение значений: младшие члены рода (как и всякий «на-родъ») стали обозначаться словом люди уже и по социальному признаку; люди это только ‘простые люди’. Переход от родового общества к классовому способствовал переосмыслению терминов, связанных с обозначением члена общества.

Поскольку люди – ‘масса’, слово долго служило для выражения множества лиц: «Поидоша из Новагорода из осады многое множество людей и з женами и з дҍтьми» (Пов. моск., с. 400), и рядом там же: «А народ московстии и многое их множество» (с. 398), «бесчисленное ихъ множество» (с. 400); ср.: «Да около его людей многое множество» (Аф. Никит., с. 468). С XII в. подобные сочетания часты в древнерусских текстах: «Сильно множество людей» (Хож. игум. Даниил., с. 72), «все множество людей» (Жит. Влад.), «тмы людей идущий» (Александрия, с. 6), «вътекоша людие безъчисленнии» (Флавий, с. 364), «и погибе бес числа много людии» (Сказ. Калк., с. 509), «многъ народъ людий» (Александрия, с. 35), «и всего народа людий» (Пов. Ряз., с. 161) и т. д. в самых разных вариациях. У татар в 1237 г. «множество вои бесчислено», так что «погыбе множество бес числа людий» (Пов. нашеств., с. 136, 158); при нападении Тамерлана вышло «все много множество бесчисленое народа и люди» (Пов. Темир., с. 236) – уже с разграничением народа и дей; при нашествии Тохтамыша «людий побитых трупиа мертвыхъ без числа лежаще... Кто не жалуеть толика народа людий!» (Пов. Тохтам., с. 204). Чисто былинное представление о собирательной множественности людей-народа сложилось постепенно, в Древней Руси еще делалось различие между народом и людьми, ср. в летописи под 1150 г. в речи Изяслава, обращенной к Вячеславу: «Видиши ли народа силу [и] людий полкъ стояща, а много ти лиха замысливають» (Ипат. лет., с. 144б); ниже говорится, что все «своими силами» пришли к Изяславу, и тот «исполцися» (с. 145б). Сила многа довольно часто выступает как синоним слова пълкъ (с. 145б и др.), однако характерно различение соотнесенности: сила народа, но полкъ людей. Количественное множество составляет полк, однако внутренняя сила людей составляет уже другое понятие – «силы народной». Вынужденное соединение разных степеней множества постепенно «вытягивается» из прежде собирательной монолитности, дифференцируется и облекается в новые термины. По-видимому, однозначно определенное различие слов народъ и людие для всего древнерусского периода мы не сможем установить, настолько текуче и неопределенно взаимное их отношение, всегда – в любом тексте – конкретное.