Но, в свою очередь, изменялся и старый корень: появились два новых слова – болесть и болезнь. Первое образовано от имени боль и связано с отвлеченным значением качества-состояния – болесть от боль (как и горесть от горе). Значение корня в этом образовании – ‘болезненное состояние’. Это как бы внешняя примета болезни: болит – значит болен. Никакой связи с исходным значением ‘набирать силу’ уже нет, ведь и само слово боль стало обозначать всего лишь больного. Болесть – общее для славян слово, в древнерусском языке именно оно чаще всего употреблялось для обозначения болезни. В русских народных говорах оно встречалось до самого недавнего времени и обозначает либо ‘огорчение, неприятность’ (как горесть), либо ‘ощущение боли’ – т. е. нравственную и физическую боль, не обязательно связанную с болезненным состоянием. В древнерусских текстах мы часто находим выражение и тотчасъ принялъ страсть и болесть, т. е. страдание и боль; здесь четкое отстранение представлений о физической боли от нравственного мучения; это различие представлено уже в памятниках XII в.
У южных славян появилось и другое слово, еще более абстрактного значения, образованное от глагольного корня болҍти, – болҍзнь. Сначала оно также могло обозначать и нравственные, и физические страдания от боли, от тяжелого труда. Болезнь житья сего в житиях значит ‘труды земного существования’ (муки творчества или утомление от физического труда). «В болезни сердца своего», – говорит игумен Даниил в XII в. и при этом, конечно, не имеет в виду сердечные заболевания; болезнь сердца – нравственные мучения, это можно было обозначить и более древним словом сердоболя, ‘тот, у которого внутри (в середине) болит’.
Но когда в середине XI в. слово болҍзнь из болгарских текстов попало в Киевскую Русь, оно на фоне других, уже известных слов сузило свое значение и стало употребляться только в значении ‘болезнь’. Причем оно стало обозначать не болезнь вообще, а какую-либо конкретную болезнь: муки родов, «очную болезнь», «болезнь нарицаемую короста» (оспа) и другие болезни с точным их определением. Перевод афоризма греческого мудреца «печаль умеет рожать человеком болезнь» создан на Руси в XII в.; «но луче болезнь терпети, негли печаль», – как бы спохватывается этот мудрец, и древний русич с ним согласен.
Болезней было много, их узнавали постепенно и каждой давали свое имя: растъ – болезнь селезенки, трудъ – давление (в грудях трудно значит ‘давит’), родимець – паралич, ворогуша – лихорадка, притка – падучая, зараза – чума, трясавица и кручина. Слово кручина обозначает болезнь желчного пузыря, поскольку кручина также и ‘желчь’. Поэтому в древности кручиной называли всякую болезнь в области живота и считали, что такая болезнь зависит от пищи, а «теплота кручинная» – от человеческого настроения; в гневе, например, желчь разгорается. Слово кручина родственно глаголам корчиться, крякать, восходит к древнему арийскому корню с общим значением ‘сгибаться, изгибаться’. Всякое внешнее проявление внутренней боли можно было обозначить словом кручина, например, еще и головокружение, и эпилепсию. Слову кручина сопутствуют определения черная, желтая, даже русая, но оно всегда обозначает боль физическую, а не нравственную, подобно слову болезнь. Слово кручина не очень торжественное, пришло не из церковных книг, как болезнь, у него не развились отвлеченные значения. Но постепенно, как это случилось и со словом болезнь, кручина стало соотноситься со значением печали и неприятности.
Именование болезней постепенно усложнялось, обрастая новыми подробностями, эти слова свойственны славянам с изначальных времен; тут и старое, и новое, и обобщенное название болезни, и сотни частных ее обозначений. Кого злой дух или леший обвеял, тот каженик, т. е. ‘искаженный’, буквально: не тот человек (кажеником в Древней Руси называли также скопца); кто с ума сошел, а следовательно, был болен всю жизнь – лядащий, т. е. ‘запущенный’. Болезни персонифицировались и представлялись очень наглядно. Двенадцать лихорадок – обнаженные женщины с крыльями летучих мышей, гнусные подобия своих хворей, каждая своей: трясея́, огнея́, ледея́ (об ознобе), гнетея́, глухея́, ломея́, пухнея́, желтея́, глядея́, грудея́, невея́, корку́ша; каждая своего цвета: белая, желтая, красная, синяя, зеленая. Само слово лихорадка восходит к лихо-радҍти, т. е. заботливо насылать на человека лихо. Невозможно перечислить все слова, называющие болезни, обозначающие боль или духов, их насылающих.
Мы заметили одну особенность собственно древнерусского представления о болезни. Болезнь признается существующей объективно, ее можно определить по внешним признакам, и прежней боязни неловким словом навлечь на себя беду уже нет. Однако по-прежнему каждая болезнь осознается сама по себе, независимо от другой. Есть, правда, наименования, свидетельствующие о связи между нравственным мучением и физической болью, но эта связь ощущается конкретно-чувственно, на основе внешнего сходства, не больше. Болезнь объективирована, это верно, выделена уже как явление, но пока лишь как состояние определенной части тела, а не всего организма. Для абстрактного обозначения болезни больше всего подходило заимствованное книжным путем слово болҍзнь, с ним не было связано никаких представлений о конкретной болезни; вместе с тем это слово могло передавать и нравственное чувство боли и боль как состояние тела. Вот почему со временем, постепенно проникая из письменности в систему русского языка, с конца XIV в. слово это и стало основным выражением нездоровья (Колесов, 1982а).
Для древнерусского периода характерны другие наименования. В текстах, созданных и переписанных самими русичами (в грамотах, приписках, записях, надписях на камне или черепице), т. е. в русских текстах бытового характера, – словами, обозначающими боль и болезнь, не пользовались. Нет этих слов и в древних грамотах. Не упоминаются они даже в завещательных грамотах, написанных на смертном одре, как будто нет ни боли, ни страдания, словно не желают их знать. Впервые у восточных славян их начинают употреблять в грамотах после XIV в.: слово недугъ у русских, слово немач у белорусов.
Отметим такой значительный факт: в проповедях и житиях Древней Руси слов со значением болезни было много и употреблялись они часто. С XII в. в древнерусских переводах воинских повестей встречается лишь одно из таких слов – болесть. Слово болҍзнь было распространено только в среде киевских книжников, и за пределами Киева неизвестно. Его можно употребить лишь по отношению к выдающемуся лицу. Таким лицом был, например, знаменитый подвижник XI в. Феодосий Печерский, который многое сделал для распространения на Руси книжного языка. В «Печерском патерике» недуг Феодосия назван уже болезнью, рассказ об этом (вместе со словом болҍзнь) попал и в «Повесть временных лет». Перенесены в «Повесть» и церковные легенды о крещении Руси при князе Владимире, и рассказы о трагической гибели младших сыновей Владимира – Бориса и Глеба; во всех этих рассказах употреблено слово болҍзнь. Еще один раз оно использовано в записи под 1093 г. в рассказе о смерти Всеволода Киевского, покровителя Киево-Печерского монастыря. Все прочие герои летописи «умираху различными недугы», «лежаща в немощи», ни о каком употреблении по отношению к ним слова болҍзнь речи быть не может: не заслужили ни жизнью своей, ни чином. Новгородцам это слово вообще не известно. В Новгородских летописях лишь один раз, уже под 1232 г., об архиепископе Антонии, лице значительном, ходившем в святую землю, сказано, что он «бысть лет 6 в болезни той» (Новг. лет., с. 72). Однако рядом, в том же источнике о посаднике Твердиславе, человеке известном и славном, сказано иначе: «въ той же немочи пробы 7 недҍль и прия и больши немочь» (Новг. лет., с. 60, 1220 г.). Только дважды, именно в этих случаях, употребляются в Новгородской летописи слова болезнь и немочь. Даже о возвращении войск из кровавого похода летописец сообщает стандартно: «и придоша вси здорови», ни о каких ранах, страданиях или болезнях нет ни слова. И это при том, что летописи буквально пестрят сообщениями о морах, голоде, пожарах – о смерти и о боли, об ужасе каждодневных страданий, в которых жил средневековый человек.
