Этот прибрежный житель, вероятно, одним из первых пушных зверей привлёк внимание европейцев. Его шкурка была, видимо, в хорошей цене, поскольку превосходное сочетание свойств меха выдры и куницы дополнялось уникальным рыжеватым оттенком. Нам неизвестно, как европейские первопроходцы называли это необычное создание. Похоже, что некоторые первые путешественники действительно затруднялись сказать, что это за зверь.

Возможно, самая ранняя ссылка на него имеется в датированном концом XVI века предложении сэра Хамфри Гильберта[46] о создании колонии в Новом Свете. Известно, что в своем предложении он перечислял таких доступных для промысла животных западных морей, как тюлени, киты и «водяные лошади» (под ними он подразумевал серых тюленей). Он также включил в этот список «рыбу, похожую на борзую». Не сумев отыскать среди рыб вида, хотя бы отдаленно напоминающего борзую, и позабыв, что для человека XVI века все, что обитало в морской воде, включая млекопитающих, было «рыбой», ученые отмахнулись от загадочного существа, посчитав его плодом авторского воображения. Однако не кто иной, как известный английский авторитет — натуралист Джозеф Бэнкс сделал следующее наблюдение в проливе Белл-Айл во время своего путешествия в 1766 году на остров Ньюфаундленд с целью изучения местной фауны:

«Примерно в середине [сентября] месяца Фиппс заметил необычное животное… размером, хотя и ненамного, побольше лисы, образом и подобием напоминавшее итальянскую борзую, с длинными лапами и длинным, сужающимся к концу хвостом… [оно] возникло из моря».

Ни Фиппс, ни Бэнкс не смогли определить, что это было за животное, хотя оба были образованными зоологами, знакомыми с фауной умеренной зоны северного полушария. Сходство с джильбертовской «рыбой, похожей на борзую», представляется слишком разительным для простого совпадения.

Возможно, что именно это животное было известно в Новой Англии в начале XVII века под названием «водяной куницы». Уильям Вуд, описывая местную фауну, называет среди «живущих в воде зверей» выдру, ондатру и разновидность «куницы», обладающую «хорошим мехом для своей величины», очевидно имея в виду ценность шкуры животного, превосходящего размером обыкновенную куницу. Что это было за животное? Им не могла быть известная нам сегодня куница — помимо того, что она мала ростом, она еще и избегает всякой воды. Непохоже, чтобы это была и норка, — она ведь меньше любой куницы и весит не больше килограмма[47].

По-видимому, знали о нем и первые французы, но они путали его с выдрами. В своем описании пушных зверей Акадии[48] Лахонтан говорит о «зимней и коричневой выдрах» стоимостью «4 ливра 10 су» и «рыжей и гладкой выдрах» стоимостью «2 ливра». Из других источников известно, что черноватая морская выдра иногда шла за «зимнюю» выдру, поэтому похоже, что Лахонтен, говоря о «зимней и коричневой выдрах», имел в виду морскую и пресноводную формы. Что же в таком случае означали «рыжие и гладкие выдры», ценившиеся вдвое дешевле предположительно из-за меньшей величины? Может быть, под этим названием кроется подлинный рыболов?

Это создание, по-видимому, сохраняло тождество с рыболовом, или «котом-рыболовом», в Новой Англии, пока основной центр торговли пушниной не сместился с опустошенного промыслом побережья на запад в глубь континента, где эти животные пока еще водились в изобилии. Возможно, что еще в 1800 году торговцы-трапперы перенесли название «рыболов» на пекана, обитавшего в глубине суши, поскольку пекан напоминал им полузабытый образ обитателя побережья, которому вскоре предстояло вовсе изгладиться из людской памяти. Видимо, именно на этом временном рубеже подлинного рыболова, популяция которого сократилась до минимума по сравнению с его первоначальной численностью, стали называть «морской норкой», и это название сохранилось за ним до конца его существования.

«Рыба, похожая на борзую», «водяная куница», «рыжая выдра», «кот-рыболов», «морская норка». Все это разнообразие наименований настолько стерло индивидуальность животного, что, может, и не стоит удивляться тому, что наука не хотела признавать его существования, пока находка его костей не оставила ей другой альтернативы. И все же трудно понять, как естествоиспытатели и этнографы могли столь долгое время игнорировать сам факт его существования. Ведь так легко было установить, что когда-то он обитал на более чем 16 000 — километровой прибрежной полосе Атлантики — от полуострова Кейп-Код до центрального Лабрадора. О прежней жизнеспособности его популяции можно судить хотя бы по тому факту, что, несмотря на интенсивный промысел европейцев с начала их вторжения на континент, остаточная популяция рыболова сумела продержаться до второй половины XIX века.

Мы располагаем данными о том, что в конце 1700-х годов белые жители Новой Шотландии и индейцы племени микмак регулярно промышляли морскую норку на островах от залива Мэн на юге до Галифакса на севере, куда ее шкурки доставлялись на продажу. Известен случай, когда у одной индианки из племени микмак там выменяли несколько шкурок морской норки и одну медвежью шкуру на одну кварту вина.

Меньше известно о ее существовании в северной части ареала, но в 1766 году французские поселенцы на северной оконечности острова Ньюфаундленд говорили Джозефу Бэнксу, что «время от времени они видят этих животных в заливе Хэр, а один старый торговец пушниной вспомнил про шкурку, проданную им за пять гиней».

Побережье залива Мэн было, по-видимому, излюбленным местом обитания этих животных. На тамошние острова, часто посещаемые морской норкой, люди со специально обученными собаками время от времени совершали регулярные вылазки. Они появлялись там днем, возможно, потому, что многолетнее преследование животных вынудило их вести преимущественно ночной образ жизни. Они искали пищу по ночам, а днем прятались в пещерах, расселинах скал и других укрытиях. Собаки быстро брали след будущей своей жертвы, пользуясь оставленным ею сильным, но не противным мускусным запахом, и вели за собой охотников к ее убежищу. Если убежище не удавалось вскрыть с помощью кирки, лопаты или лома, охотники могли выкурить зверька из укрытия горящей серой или смолой, а если расселина была неглубока — выпустить в нее заряд черного перца из шомпольного ружья. Если эти или другие подручные средства не срабатывали, охотники без колебаний закладывали в убежище пороховой заряд и взрывали его, хотя при этом в большинстве случаев животное было так искалечено, что его шкурка уже не могла иметь большой ценности.

Несколько шкурок морской норки ежегодно поступали на продажу в Бостон вплоть до 1860 года, однако после этой даты живая морская норка или ее шкурка встречались исключительно редко. В заливе Мэн последний случай добычи морской норки был отмечен на острове около Джонспорта в 1880 году. Известно, что самый последний из выживших представителей данного вида был убит на острове Кампобелло в провинции Нью-Брансуик в 1894 году.

Так погибло уникальное и, как отмечал Джозеф Бэнкс, удивительное животное, подобного которому уже больше не увидишь. Впрочем, на время какое-то воспоминание о нем останется. По всему скалистому побережью Атлантики от залива Мэн до Ньюфаундленда разбросаны островки, когда-то служившие желанным приютом как птицам, так и млекопитающим.

Каждый из них носит название в честь того или другого представителя животных, которое… теперь ничего не говорит нашим современникам.

Как, например, остров Норки.

Первым большим источником наживы, которым воспользовались европейцы на северо-востоке Нового Света, была ворвань. Следующим — рыба. Третьим по счету был не мех, как мы привыкли думать, а всего-навсего шкуры крупных млекопитающих, пригодные для выделки кожи.