Я научился терпеть, но тут не ожидал и вскрикнул. Грейнджер испуганно таращится на меня:

— Да что с тобой такое творится, Малфой? Почему ты визжишь, как банши, стоит мне к тебе прикоснуться?!

Но мне было не до объяснений. Кольцо, словно поругивая мои сегодняшние мысли, решило отыграться сполна все усиливая пытку температурой. Казалось, что оно прожгло кожу насквозь и теперь поджаривало мясо. Я едва не терял сознание, заведя руку за спину. Вторая рука рефлекторно пыталась стащить перстень с пальца.

Гермиона начинала терять терпение:

— Драко Люциус Малфой, если ты немедленно не объяснишь, что происходит, я…

Договорить я ей не дал. Вдруг стало все равно, что она там грозилась сделать в случае моего молчания. Она была слишком близка и хороша, а кольцо: жгущее, причиняющее нечеловеческую боль, отключило на миг мой мозг. Я рывком и не нежно притянул ее к себе за… волосы и впился губами в искривившийся от неожиданности рот.

Я не помню первых мгновений, и так ли уж значительна была ее реакция, ибо в тот поцелуй я вложил всю свою любовь, ненависть, усталость, жажду и боль одновременно. До моего осязания донесся лишь сдавленный вскрик, растворенный в касании губ.

Моя рука с горящим кольцом впивалась в ее подбородок, насильно притягивая лицо девушки к моему. А она, изловчившись, вцепилась в нее до крови, пронзив ногтями. Вся обоюдная ярость в одном моменте, и ей удается оттолкнуть меня на секунду, и даже искра взгляда успела достать мой смятенный взор. И между нами всего дюйм, и она, кончено, оттолкнет меня, но кричу я куда-то в отчаянье, в пропасть:

— Люблю тебя.

Тишина. Обезоруженная девушка, отпускает меня, а я вновь тянусь к ней. Зарываясь ладонями в волосы шепчу что-то. Она выглядит оглушенной, пустота во взгляде. И я снова касаюсь ее губ. Прикрывая глаза, она впускает мой язык неловко, неумело приоткрывая губы. Она не отвечает, но и не отталкивает меня, словно стараясь понять, что теперь происходит. А я исследую этот желанный рот понимая, что если она не остановит меня теперь — это безо всяких сомнений зайдет гораздо дальше.

— Я люблю тебя, Гермиона, — решает признаться мой голос за меня, когда я делаю передышку. Он звучит тяжелым и глухим, будто из-за толстой каменной стены. А на ее лице целый миллион облаков, застеливших истинные ее чувства, и сверкают равнодушные звезды глаз.

Без истерики, но твердо, собравшись, наконец, она ловит мои плечи и с силой отстраняется, разрывая новый поцелуй. Долго смотрит в глаза и безмолвствует. Я тоже держу ее предплечья, боясь, что если отпустить, она исчезнет, растает, как струйка дыма в воздухе. И эта сцена трагична и смешна, мы похожи на взявших тайм-аут борцов, не доверяющих друг другу настолько, чтобы отпустить.

Вдруг ее взгляд падает на рукав собственной блузки. В ужасе распахиваются глаза. По белоснежью ткани ярким пятном растекается кровь, сочащаяся из моего обожженного пальца. Разбушевавшееся сердце выталкивает ее наружу тонкой красной нитью, которой, однако, хватает, чтобы рукав уже насквозь пропитался ей.

— Мерлин, Драко, что это? Это я сделала? — испуганно вскрикивает она.

— Ты… Гермиона… — стараюсь унять дрожь в голосе, — и да, и нет.

Этот ответ, наверное, порождает тысячу новых вопросов, ибо ее рот непроизвольно открывается, но совладав с собой, она убирает мою уже не сопротивляющуюся руку с плеча и судорожно нащупывает палочку в кармане мантии. Прошептав заклятие, она останавливает кровотечение. Убирает ожог, потом кровь со своей одежды.

Когда она заканчивает колдовать, взгляд нетерпеливо впивается в меня — Грейнджер ждет объяснений всем своим видом показывая, что не уйдет без них. А что Малфой? Я все уже сказал, несколько мгновений раньше. И, пожалуй, следует выпутываться из скверной ситуации, выпутывать ее, делая кристально честной, не имеющей отношения к происшедшему. Так лучше для обоих. Это дело чести аристократа Драко. Грейнджер и Малфой — лучшие враги, и теперь уже поздно, глупо что-то менять.

— Не имеет значения, — говорю я, — все случилось не сегодня. Давняя история.

— Очень даже имеет, — твердо говорит она, — ты только что поцеловал меня. И наговорил кучу глупостей.

— Только для тебя это так, — со злостью возражаю я, — измучила ты меня, сил нет больше терпеть.

С этими словами я в отчаянии пытаюсь сорвать кольцо с пальца. И оно… на миг блеснув, вдруг показывает свою надпись, выгравированную изнутри. Гермиона, наблюдающая эту сцену, читает, а потом, прикрыв рот рукой, вновь смотрит на меня выказывая крайнюю стадию изумления.

— Господи, Драко, этого просто не может быть!

— Чего? — приходит моя пора удивиться. К счастью, кольцо перестает истязать меня, и я могу соображать.

— О, этот перстень… — ищет слова Гермиона, одновременно касаясь его, и тут же отдергивая руку, словно понимая, какую боль оно причиняет мне, — я читала о нем…

*** Ранее***

Вижу их рядом с оранжереей. Рыжий что-то говорит Гермионе ожесточенно жестикулируя, она же ошарашено смотрит на него то сводя, то разводя кисти рук. В этом жесте растерянности взгляд ловит каждое слово, сказанное парнем. Она будто силится понять то, что не хочется принимать.

Компания слизеринцев, среди которой нахожусь я, стоит чуть поодаль. И как ни напрягал бы я слух, ветер обрывет их фразы, настойчиво напоминая о деликатности. Но, какая к черту деликатность может быть, когда речь идет о НЕЙ. Решившись делаю шаг, как вдруг Уизли, резко разворачивается и, сунув руки в карман, уходит от Гермионы. На лице его злость, на ее глазах первые капли дождя. Сегодня ей помогает небо, роняя на землю собственные слезы.

Сыро, промозгло, кисель оттепели. Из-под выпавшего накануне снега показываются островки грязи. И она убегает поскальзываясь, едва не падая. Кто-то позади меня тоже наблюдал всю сцену от начала и до конца. Перешептывание и сдавленные смешки. Кто-то из девчонок шепчет:

— Опять поймала Рона с другой девчонкой?

— Я на ее месте хотя бы привела в порядок голову. С ума можно сойти. О ней пишут в газетах, а на голове у Грейнджер образец безобразия.

— Как думаешь, сколько она еще продержится и не надает ему по лицу при всех?

— А зачем ей с ним биться при нас? Только языки развязывать… а она же идеальная… и все в ее жизни должно быть идеально.

И вдруг я делаю что-то совершенно немыслимое: разворачиваюсь и со злостью налетаю на распустившую язык девчонку:

— Приведи в порядок свой рот, идиотка. Или вали отсюда сплетничать куда-нибудь в другое место.

— Чего ты взъелся, Малфой?! — недоумевает однокурсница. — Ведь это же Грейнджер! Грязнокровка Грейнджер!

Не могу прийти в себя от внезапно охватившего все мое

существо гнева. Я хватаю девицу за мантию и хорошо встряхнув, говорю. Льдом обдает собственный голос, да так, что она замирает и во взгляде ее страх.

— Никто не имеет права произносить слова о чистоте крови. Волан–де-Морт пал и все, что с ним связано вне закона. Хотим мы того или нет такие, как Грейнджер теперь наравне со всеми. И говорить в таком тоне — лишь ронять собственное достоинство.

Мои пальцы разжались, и девица тут же отскочила в сторону.

—Ты что творишь, Малфой?! — послышался голос Забини.

— Отвали, Блейз, — рявкнул я и зашагал в оранжерею, не удостоив взглядом перешептывающихся приятелей.

— Любитель грязнокровок! — раздалось вслед.

Мне было все равно, каким словом это назвать, ведь таковым я и являлся. Усталость вдруг навалилась на меня, раздавив своим тяжелым телом желание сопротивляться, бороться, скандалить. Единственное, чего хотел я в тот миг — найти Грейнджер и вытереть слезы с ее бледного лица.

Но она как в воду канула.

Я увидел ее лишь утром в Большом Зале, когда благородные порывы уже растворились без следа.

========== Часть 3 ==========

***

Ну, конечно, Грейнджер читала про кольцо! Меня берет злость.

Где же она нашла книгу, статью, пергамент об этом, если я дважды постранично перевернул библиотеку? Мерлин свидетель: ни один волшебник не ведает про кольцо, мои предки утратили часть семейной истории, а Грейнджер, мать ее, знает! Вот так просто знает и всё!