— Ты чего это, Сагамонов, баптист?

— Спрячь-ка водку, Серёж, — сказал Артур, беря патрон из рук сержанта.

— Эй, эй, чего ты! — возмутился было Аверченко. — Тоже, что ли, из Житомира?

— Заткнись, — отрезал Артур. И Дымову:

— Пошли выйдем.

У входа в палатку он принялся вытаскивать из магазина патроны.

— Что случилось? — спросил откинувший полог Дымов.

— Полог опусти! — донеслось из палатки. — Не Анапа, бля!

Дымов прикрыл вход в палатку.

— У меня патроны холостые, — сказал Артур.

— Да что ты говоришь?!

— Представь себе…

Артур ссыпал патроны в карман и достал из подсумка ещё один магазин. Выдавил патрон. Протянул Дымову.

— Дела, — сказал тот, подкинув его на ладони.

Артур выдавил ещё один. Поднёс ко рту. Надавил на кончик зубами. Потом швырнул его в снег, сел на корточки и обхватил голову руками.

Дымов поднял патрон, вынул из руки Артура магазин и вставил его обратно. Спросил:

— Как это могло произойти?

— Попов, — сказал Артур, поднимаясь.

Невдалеке послышались голоса.

— Пошли внутрь, — Артур взял у Дымова магазин и примкнул к автомату. — Потом разберёмся…

— Ну, Вась, счастливо оставаться, — сказал прапорщик Балаба, покидая палатку. — Пост сдал.

— Пост принял, — ответил Сармаш, склонившись над протоколом передачи. — Сагамонов, проверь-ка здесь точку.

Артур взял со стола трубку и обвёл взглядом стены в поисках гнезда.

— Тама, — сказал продрогший Бажолбаев, указывая трясущимся пальцем в точку над столом.

Артур всунул штекер в гнездо. Поднёс трубку к уху. Сказал:

— Есть контакт.

И Сармаш подписал протокол. Балаба взял его и покинул палатку. Вслед за ним вышел Аверченко.

— Пошли, туземец, — сказал Гурзум-оглы Бажолбаеву, взяв в руку прислонённый к столу автомат.

Бажолбаев поднялся, еле разогнув ноги. Обвёл палатку диким взглядом и, вздохнув тяжело, поплёлся к выходу. Гурзум-оглы двинулся за ним.

— Магомет, — окликнул его Артур.

Тот обернулся, уже откидывая полог.

Артур ткнул пальцем в магазин, потом поднёс его к губам. Гурзум-оглы кивнул и вышел.

— Пошли перекурим, — сказал Сармаш. — Заодно и осмотримся.

Они взяли оружие и вышли наружу, прямо в густые морозные сумерки.

— Снег перестал, — сказал Дымов.

— Да уж пора бы, — отозвался Сармаш. — Посты по пояс завалены…

Артур достал сигареты. Закурил. Протянул пачку прапорщику.

— Пойдём, я вам удобства продемонстрирую, — сказал тот, закуривая.

По еле различимой тропинке они вошли в лес, необычайно светлый, несмотря на непрестанно сгущающиеся вокруг сумерки. Было тихо, только хрустел снег под ногами да лежалая ветка трещала под чьей-нибудь неосторожной лапой. Нарушать такую благодать не хотелось, и они шли молча. Шагов через сотню лес оборвался, заснеженная земля круто ушла вниз, и там, внизу, у противоположного края расстилающейся у их ног долины замигали, заискрились крошечные огоньки.

— Деревня, — сказал Сармаш и стукнул кулаком в стену крошечного фанерного сооружения, примостившегося на краю обрыва.

— Это, что ли, удобства? — спросил Артур.

Дымов приоткрыл скрипучую деревянную дверь.

— Они самые, — ответил Сармаш.

— А поближе не могли поставить? — поморщился Артур.

— Пытались. Летом такая вонь стояла — и караула не надо: ни враг, ни друг не подойдёт. Солдатский рацион, сам знаешь.

— Да уж, — вздохнул Дымов, закрывая дверь.

— Вон, видите, — Сармаш вытянул руку. — Там, перед домами, белая полоска.

— Вроде вижу, — приглядевшись, сказал Артур. — И чего?

— Транспарант. Со Дня Революции висит. Дать бы по нему короткой очередью…

— Что на нём? Написано что-то?

— Написано.

— Вась, не томи душу! Чего написано-то?

— Чего написано? «Счастливого пути» написано.

— Ааа… А я думал — оскорбление…

— А разве это не оскорбление?! — зло спросил Сармаш.

— Да уж, — согласился Артур. — Враги.

— Ну, почему же враги? — подал голос Дымов.

— Эти-то? Точно враги. Мне Калёка рассказывал, он к ним за вином мотался, в одну хату стучал, в другую — не открывают. Он давай в стекло, вышли два хлопца с обрезами и собаку на него спустили. Ели ноги унёс.

— Может, из-за автомата?

— Он «калаш» в караулке оставил. Божится, иначе бы пса пристрелил, а потом, может, и хозяев. Хотя я лично не верю. Калёкин — трус.

— Странно, — сказал Дымов. — Любить нас, конечно, не любят, но чтоб так, с собаками…

— Тут танковый полк стоит, не забывай. Тут их землю железом терзали. Представь, твоя бы жена во двор вышла бельё развешивать, а мимо танки едут, грохот, как на войне, да ещё и рядовой Хамраев ей с башни жопу голую показывает. Как бы тебе такое понравилось?! Лично я бы хлебнул «выборовой» и из обреза бы прямо в эту жопу…

— Ладно, — махнул рукой Сармаш. — Оправляйтесь, и пошли.

— Нет уж, — сказал Артур. — Лучше я в лесок сбегаю…

В палатке они разобрали вещи и поправили спальные мешки.

— Давно мы здесь караулы мочим? — Артур прислонил автомат к стенке и достал бутылку водки из мешка.

— С августа, — ответил Сармаш.

Он нагнулся и вытащил из своего вещмешка консервную банку.

— Убери, — сказал Артур, и на столе появился завёрнутый в фольгу поросёнок.

— Это по нему сегодня зампотыл панихиду служил? — усмехнулся Сармаш, убирая сухой паёк.

— По нему, — кивнул Артур. — А также по отцу его и братьям.

Он присел на стул и развернул фольгу.

— Красота! — восхитился Сармаш.

Он воткнул штекер в гнездо и прислонил к уху телефонную трубку.

— Пост номер семнадцать, начальник караула прапорщик Сармаш. Докладываю: объект принял по списку. Печати и замки без повреждений. На посту находится рядовой Юращенко. Отдыхающая и бодрствующая смены со мной в караульном помещении…

Сармаш положил трубку на стол и отсоединил провод. Сказал:

— Оскома пьян в стельку. Жаль мужика. Был когда-то хорошим офицером…

Артур отстегнул от ремня штык-нож.

— С ума сошёл — такой тупенью, — Сармаш положил на стол свой, перочинный.

— Интересно, — сказал подошедший к столу Дымов. — Ещё ничего не решено, а мы первые полки выводим. Не подвинет ли это процесс в неблагоприятную для нас сторону?

— А что, — рот Сармаша скривился в ухмылке, — у нас есть благоприятная сторона?

Дымов задумался.

— Польша такой территорией, как сейчас, никогда раньше не обладала, — сказал Сармаш. — Несмотря на вой Валенсы о советской оккупации… Это наш единственный козырь. Хотя, если разобраться, какой уж там козырь. К нам ни линия Керзона, ни Восточная Пруссия, ни Гданьск никакого отношения не имеют. Не вспоминать же нам про Галицкую Русь… С другой стороны, если мы шум поднимем, глядишь, и бывшие хозяева встрепенутся. У «бундесов» голос на международной арене всё громче становится. О «Третьем рейхе» им, кроме жидов, никто и не вспоминает…

— Давай по маленькой, — сказал Артур, разливая водку в стаканы. — Чего нам о грустном…

— Ну, почему же о грустном? — усмехнулся Сармаш. — У нас хоть время есть котомки собрать. В отличие от других групп войск. Я тут такие письма из Чехословакии и Венгрии читал — впору удавиться.

— Да я тоже читал, — сказал Артур, поднимая стакан. — Имел удовольствие. Ну, за хороших людей…

Они чокнулись.

— Взглянуть бы на таких, — проворчал Сармаш и выпил.

— Ну-ну! — сказал Артур, потирая руки. — Не время терять веру в человечество.

И разлил по второй.

— Вам легко говорить, вы через полгода — тю-тю, — Сармаш хмуро посмотрел на Артура с Дымовым. — А мне здесь хрень расхлёбывать. И жене каждый день в глаза смотреть… Жене офицера, бля…

— За наших любимых! — провозгласил Артур и поднял стакан.

— За обманутых нами любимых, — сказал Сармаш и выпил.

— Вась, — сказал слегка захмелевший Артур. — Кончай хандрить. Мне через полчаса заступать. У меня от слёз автомат заржавеет… А твоя, Серёг, любимая небось медсестра?