— Все смешать в тазике для мытья ног, подать в «утке», предварительно украсив геморроидальными узелками!
— Урод!
Я давлюсь хот-догом, на глаза наворачиваются слезы. Игорян лупит меня кулаком по спине.
«Анимешка» теперь косится на нас.
Хлопает дверь, и в закусочную входит настоящий джигит. Кожаное пальто распахнуто, на волосатой груди — пудовая золотая цепь. Че он здесь забыл в столь ранний час?
— Сделай мне одно кофе!
— Один, — тихо поправляет девушка, растворяя содержимое пакетика.
У Набокова: одно. Джигит знаком с творчеством Набокова?
— Тысячу даю! — сверкает фиксой джигит, забирая стаканчик. — И знакомиться с тобой будем!
— Не-а, не будем.
— Что ты какая невежливая? Может, я жениться на тебе хочу! Халву, шербет любишь? Кишмиш? На машине тебя покатаю!
— Вы еще будете что-то заказывать? — нервничает девочка. — Если нет, то…
— Слушай, настоящему мужчине условий не ставь, да!
Игорян напрягается.
— Извините, я…
— Я, лапушка, извиняю тебя.
— В покое ее оставь, да, — говорит Игорян. — Пей свой кофе и уходи.
Джигит медленно разворачивается.
— Ты! Повтори, что сказал!
— Горы и кони в другой стороне. Попугая купи, пусть он повторяет.
Неожиданно с джигитом происходят лексические метаморфозы.
— Молчи и сосиска ешь. Она на хер похожа. Я тебя и твою мать еб…
Договорить у него не получается. Игорян в полсекунды оказывается напротив джигита и бьет его головой в крючковатый нос. Хруст ломаемой кости. Тот приседает, закрывая ладонями разбитую морду. Девчонка воет сиреной.
Кофе разлит, стаканчик закатился под стул.
— У меня была тяжелая смена. Я устал. Уходи.
— Ты мне нос сломал! Ты что! Я же шутил!
— А у меня плохо с чувством юмора!
Джигит ретируется. Напоследок бросив:
— Я вернусь.
— Ага, — кивает Игорян. — Не опоздай. — И поворачиваясь к стойке. — Не визжи — голова болит!
«Анимешка» замолкает. Затем робко благодарит. Я, говорит, Надя, учусь на факультете иностранных языков, а в закусочной — подрабатываю. У нее смена заканчивается, и она не против, если Игорян ее проводит до автобусной остановки…
…И тут влетают менты и принимаются без разговоров охаживать нас резиновыми аргументами!
Золотозубый скачет вокруг черным вороном и гнусавит:
— Нет из-за них порядка в МОЕЙ СТРАНЕ! СКИНХЕДЫ ВОНЮЧИЕ!
14
Менты разгадывают кроссворд.
— Митрич, промежуток времени между прошлым и будущим, про который поется в известной песне? — спрашивает юный, стриженный ежиком, страж порядка.
— Сколько букв? — это голос Митрича из неведомых глубин.
— Дык три.
— Момент!
— Не, «момент» — это шесть букв…
— Момент, говорю, выхожу!
Характерный звук спускаемой воды. Из туалетных недр является Митрич — вылитый бульдожина, только в погонах и при фуражке. Низколобый, пухлые щечки глазки подпирают.
— Миг, — говорит он, с кряхтением усаживаясь к батарее. — Что-то у меня спина ноет, видать, к перемене погоды… заразы, не топят! Где обогреватель? В шкафу? И чайку поставь, младший сержант… торчим здесь, дежурим…
«Ежик», до этого усердно скрипевший карандашом, вскакивает из-за стола, хватает ветхий электрочайник и бежит исполнять приказ.
В «обезьяннике» пахнет не обезьянами, а мышами.
На грязно-серой стене — выцарапаны палочки. На скамейке краска облупилась. Сидим за решеткой в темнице сырой. Как молодые орлы. Положительный момент: спать расхотелось. Я трогаю языком разбитую губу. Нос тоже побаливает, и на лбу шишка. Это я об пол ударился.
Две шишки за четыре дня — не хило!
У Игоряна ко всему бровь рассечена — кровь сочится.
Ребра и почки, слава богу, целы. Били нас товарищи аккуратно, вполсилы.
Мобильники, шнурки и ремни отобрали. Карманы вывернули, конфисковали всю мелочь, ключи и брелоки. Составили акт. И уехали дальше патрулировать, оставив нас на попечение этим… эрудитам.
— Эй, вы, за стеклянной перегородкой! Дайте йод или перекись, что там у вас есть? — говорю я. — Надо рану обработать! Будет в интеллектуализме-то упражняться! Глядите, пробки выбьет!
— Какие?
— Серные!
— Да ладно, Кит, забей, — вздыхает Игорян. — Извини вообще, это из-за меня все.
— Ты не на исповеди, прекращай, — говорю. — Дайте йоду, гады!
«Ежик», воткнув чайник, вопросительно взирает на старшего по званию.
— Перебьетесь — не в блокаду! — рычит Митрич. — Хулиганы, епты!
— Да невиноватые мы, он сам…
— Если не заткнетесь, младший сержант вас поколотит дубинкою! — и «Ежику» — Чего застыл, как холодец? Весь кроссворд разгадал?
— Не, не весь…
— Ну, тогда бери карандаш, и продолжаем, — говорит Митрич, сдвигая фуражку на затылок. — Шустрей надо быть.
— Так точно, товарищ старший сержант! — с готовностью отвечает «Ежик», возвращаясь к столу. — Великий русский поэт, автор цикла «Москва Кабацкая» Шесть букв по горизонтали.
— Поэт говоришь, — Митрич загибает пальцы. — … Пять-шесть. Ну, Пушкин!
— ЕСЕНИН! — кричим мы с Игоряном.
— Молчать! — Митрич багровеет. — Пиши, сержант. Е-се-нин. Вы нас не учите! Нас учить поздно!
— Влипли, — констатирую я. — Попили лимонадику.
— Влипли, — кивает Игорян.
Доказать, что он заступался за честь дамы, и мы не фашисты — не получилось. Мы говорили: наш медицинский институт — интернациональный. Учатся и перуанцы, и негры (афроамериканцы, поправили нас), и китайцы, и чеченцы — все, в общем, у нас. Образовываются. Со всеми мы в нормальных отношениях.
Убеждали: мы — не скинхеды! Спрашивали: неужели похожи на этих тупых ублюдков, которые забыли, за что их прадеды на войне погибали? И драка в закусочной была не на почве национальной розни! Да вы с девчонкой этой поговорите!.. Безрезультатно. Стражи правопорядка, отделавшись от джигита, задавали Игоряну умные вопросы:
— Почему волосы короткие?
— Не выросли.
— Почему не выросли?
— Волосы растут не слишком быстро, — терпеливо объяснял он. — Сантиметр, полтора в месяц. Я недавно подстригся под ноль.
— Зачем?
— А обязательно отвечать? — замялся Игорян.
— Да.
— Хотел быть похожим на одного крутого гитариста…
— Фамилия?
— Моя?
— Где прописан?
— Я?
— Крутой гитарист.
Так верно до бесконечности…
…Продолжалось бы, если бы не забрякала моя мобила. Шел одиннадцатый час утра, а мои родители чего-то забеспокоились, где я. Трубку взял инквизитор-лейтенант. Он умел разбираться с бесовскими изобретениями.
Поговорив с моими родителями по очереди где-то с минуту, он резко заспешил. Заспешили и другие менты, которые нас задерживали.
Остались: Митрич, «Ежик», Игорян и я.
И кроссворд…
— Слышь, Кит, — вдруг говорит Игорян, — ты можешь умереть за Родину?
— Если война…
— Да не, в принципе. Как Брюс Уиллис в «Армагеддоне»?
— Не знаю.
— Я тут подумал, а чего я от армии кошу? Может, и не надо… может, это и вправду мой долг: Родину защищать…
— Всяк на своем рубеже?
Игорян кивает.
— Брось, нам это нарочно прививают. С детства, всеми возможными способами. Умри за Родину, умри! А разобраться так, по сути, все наши войны никакого отношения к Родине не имеют. Коммерческие сделки, а не войны. Согласен?
— Да… как-то не могу сказать. Вроде ты и правильно говоришь, а что-то внутри противится…
— Вот об этом я и говорю. Нам кажется, что мы думаем сами, а за нас давным-давно специалисты решили!
— Небо-то на всех одно…
— Люди редко поднимают голову.
— Может, я и должен Родину от этих козлов защищать?
Помолчали.
— Споем? — спрашивает Игорян.
— Споем. Отчего ж не спеть. А что?
— Слушай, — шепотом говорит он. — На моей земле, видно так повелось…
Вот уже в полный голос мы оба:
На моей земле видно так повелось
