Зачем сюда поступал?

Я вынимаю из бэга книгу, которую выбрал для похода на лекции: «Алису в Зазеркалье»:

Но я обдумывал свой план,

Как щеки мазать мелом,

А у лица носить экран,

Чтоб не казаться белым.

И я в раздумье старца тряс,

Держа за воротник:

— Скажи, прошу в последний раз,

Как ты живешь, старик?

И этот милый старичок

Сказал с улыбкой мне:

— Вам, молодой человек, я так понимаю, не интересно!

— Очень интересно, — бормочу я. — Отстань…те.

Тишина. Затишье перед бурей. Рядом с партой — Альберт Иванович. Приторный запах афтешейва, мешки под глазами, капиллярная сеточка, как у гипертоников — все в нем несимпатично. И он ненавидит неконспектирующих. Моя ненависть к шпротам в сравнении с этой его ненавистью — ничто!

— Вам мне экзамен сдавать, молодой человек! — говорит Заблудов. — А вы, значит, беллетристику изучаете. Хамите. Покажите-ка ваши лекции.

— Не покажу. У меня их нет. Это пустая тетрадь.

В аудитории раздаются сдавленные смешки.

— Надеетесь на чудо?

Я киваю.

— Чудес не бывает. Не бывает черной и белой магии, философского камня, единорогов, привидений, инопланетян, русалок, оборотней, гномов и эльфов. И Карлсон не влетит в окошко, жужжа моторчиком, улавливаете? — спрашивает Альберт Иванович. — Вы в реальности!

Взрыв хохота.

— Почему чудес не бывает?

Заблудов, уже возвращавшийся на трибуну, останавливается.

— Не задавайте глупых вопросов!

— А вы не давайте однозначных определений, если недостаточно хорошо разбираетесь в предмете, — я все-таки нарываюсь на скандал, он меня достал. — Чудеса бывают.

— Заткнись, — шипят мне сзади.

— Ваши знания поверхностны, — продолжает Заблудов. — Вы чересчур экзальтированны. Неадекватно реагируете. Вам бы побеседовать со специалистом. Мой друг, Геннадий Федорович, великолепный, знаете ли, психиатр, я могу чиркнуть номер телефончика…

— Обойдусь.

— Он бы вам прописал таблеточки… от ваших чудес.

Покатуха в зале.

Я опускаю голову, прячу «Алису». Мне стыдно за свой дурацкий порыв.

— Он своих мертвецов до чего довозил — ему башню стало клинить! — это доброжелатели.

— Достаточно, коллеги! — басит Альберт Иванович. — И, кстати, — он смотрит на часы. — Время нашей встречи истекает…

В копилке студентов политеха есть любопытная история. У них был препод по сопромату: гнида гнидой — из-за него кучу народа отчисляли. Так студенты скинулись ему, еще живому, на шикарный гроб. Покупку доставили по адресу. Ноль эффекта. Тогда ему каждое утро мелом стали вести на двери обратный отсчет: десять, девять, восемь, семь дней… Препод получил микроинфаркт и вскоре свалил в другой город.

— Я кончил, — говорит доцент, указывая на испачканную мелом доску. — Вытрите, пожалуйста!

12

Труповоз — действительно гадкая профессия. Но платят сотрудникам Службы за смену больше, чем сторожам, барменам или продавцам-консультантам. Это прибавка за вредность. Поездив на «черной скорой помощи» с месяц, станешь воспринимать окружающий мир по-иному. Будешь узнавать потенциальных клиентов. Перестанешь жалеть здоровых нытиков, у которых вечные проблемы, потому что нет никаких проблем. Привыкнешь к черному юмору судмедэкспертов.

Черный юмор придумали врачи. Хирурги вот не устают шутить, что у них сдельная работа: семь раз отмерь, один — отъешь! А как еще себя прикажешь вести, когда в лоток брошена изуродованная поликистозом почка или черное от табака легкое? А эта фраза в истории болезни: анамнез жизни без особенностей!

Разве не смешно?

Служба — не реанимация, забирает не умирающих, а гарантированных жмуриков. У меня восемь смен в месяц.

Вот мы с Игоряном покидаем облагороженный закуток морга, где жесткий диван, магнитофон, стол, застеленный газетами и заставленный консервами, выцветшие плакаты а-ля советчина: «Напился, ругался, сломал деревцо — стыдно смотреть людям в лицо!» Пора на вызов…

Я веду дневник наблюдений.

«Прошло два дня с того момента, как я занимался любовью с Дианой.

— 19:25. Вызов на улицу Свободы. Свободы от чего? Дорожно-транспортное происшествие. Автомобиль «Жигули» шестой модели врезался в фонарный столб. Человеческая жертва: 1. Соловьев Е. М — пол мужской, возраст — 44 года, инженер. Причина смерти… Его насквозь прошило железяками, он напомнил мне истыканную булавками куклу Вуду. Вытащить тело специалистам было непросто.

— 22:04. Западный район. Парня ткнули ножом в подъезде дома № 19 по улице Мира. Ступеньки в кровавых отпечатках. Он пытался ползти. Судмедэксперты вдрабадан. Похоже, они бухают без перерывов.

— 0:55. Западный район. Коровино. Внезапная смерть. 56 лет. Женщина была больна сахарным диабетом и страдала от ожирения. Четвертая степень. Жила одна с попугаем, обнаружили соседи. Она уже окоченела. Весила наверное под триста килограммов. Ломали дверной проем, чтобы вынести. Мы с Игоряном и шофером все прокляли! Попугай орал: «Осторожно, ребята!» Шофер орал: «Вот такая петрушка!»

— 2:48. Почему она не звонит? Может, потеряла номер?

— 4:30. Подвал около музея северо-западного фронта. Бомж загнулся. Добухался мужик. Ему было 88 лет! В одной руке была зажата бутылка портвейна. «Португал вайн, трипл севен!» — пошутил Игорян. Алкоголь — это яд! У бомжа в кармане — орден «За мужество!» Военный пенсионер. Охота плюнуть в харю Родине! Игорян до окончания смены не произнес больше ни слова…

— 5:40. Детский садик «Солнышко» на Возрождения. Беседка рядом с фигурой безголового деревянного лося. Много сосен. Красивые деревья. Катя, студентка философского (студенческий билет). Передозировка. Нашли подростки, сказали, что возвращаются с дискотеки. Какие дискотеки по понедельникам? Твою мать, это Кэт, некрасивая блондинка из «Ковчега»! У меня дрожат руки.

— 6:33. Почему не звонит Диана?

— 7:00. Не могу больше.

Я хочу есть и спать»

13

— Я слышал мудрость, Кит!

— А? — спрашиваю я, чувствуя, что в глаза пора спички вставлять.

— Два часа спят мудрецы, четыре часа — воины, шесть — женщины, восемь — дети, а десять часов спят дураки!

— А двенадцать? Снова мудрецы?

Наконец, в семь тридцать, сдав все положенные бумаги, мы с Игоряном оккупируем круглосуточную закусочную. От Службы недалеко. Заказываем по хот-догу и среднему стакану пепси. Мой желудок, настаивавший на курином супчике, обиженно затыкается.

Мы дружно хомячим выкидыши американской кулинарии.

Крохотное помещение на три стола, сидячие места не предусмотрены. На полу следы грязных подошв, урны доверху набиты одноразовой посудой. Кроме нас посетителей нет. За стойкой — грустная девчонка в синем фартуке и с «взрывной» прической. Вся в пирсинге. Большущие, как у героев аниме, глаза.

Она сосредоточенно перемалывает бубль-гум и косится на висящий под потолком телик, где все те же радостные ведущие, жизнеутверждающие песни и полезные рецепты.

У Игоряна челюсти, как мясорубка.

— Кит, я с тобой поделюсь рецептом салата, — говорит напарник.

— Ну? — спрашиваю я, жуя. — Што за салат?

— Exitus letalis.

— Угу, — киваю я. — Продолшай!

— Берешь двести граммов циррозированной печени, сто граммов аппендикулярного инфильтрата, пятьдесят миллилитров спинномозговой жидкости больного менингитом в терминальной стадии, чутку гепатитного кала, заправляешь мочой столетней бабки…

— Игорян! Игорян, не надо, пшалуста!