Записки Ивана Ефимова, как и записки Васи­лия Чеботарева, конечно, не являются цельным жизнеописанием Святителя. Лишенные строгой хронологической последовательности, они посвя­щены, главным образом, описанию отдельных, осо­бенно запомнившихся келейникам событий из жизни преосвященного Тихона, о которых они слышали из его уст или свидетелями которых были сами. В. И. Чеботарев дополнил свои личные вос­поминания достоверными рассказами о Святителе других близких к нему людей. Это драгоценные для духовной пользы читателей черты земной жиз­ни Преосвященного, фрагменты из его наставле­ний, описание благодатных видений Святителя и таинственных предзнаменований его будущей сла­вы. Записки дышат безыскусственной простотой и искренностью. Повествование, не ориентирован­ное на образец, чуждое каких-либо заимствований, сообщает всему рассказу характер чистого свиде­тельства. Многие подробности переданы авторами со слов самого святителя Тихона, с заботливым ста­ранием сохранить слова Преосвященного в точном виде и с неоднократным замечанием, что действи­тельно «таковы были святительские слова». «Цель­ное впечатление записок много говорит в их поль­зу: под их влиянием читатель отрешается от своего времени, чувствует себя на другой поч­ве, отдаленной от него и временем, и целым складом жизни, и остается зрителем живых образов и дей­ствительных картин»... ^[1]

Записки Василия Чеботарева

Хотя, под названием «Полное», описание жизни в Бозе почившего Тихона, епископа Воронежского, в свет и вышло ^[2], и жизнеописатель прилагал всевозможное старание, однако он не мог совершенно в точности написать, поелику ^[3] писал понаслышке от людей. Я же, убогий, при великом оном муже с начала 1770 года начал жить и много наслышан от его святительских уст, что он о жизни своей даже с самого младенчества в свободное время, в разговорах своих, о приключениях, какие с ним случались, сказывал мне. Я же и зрителем был высокой и добродетелями украшенной его жизни. Обо всем ниже сего покажу.

Вот точно и истинно его святительские слова:

«Как я начал себя помнить, в доме, при матери нашей (отца своего я не помню ^[4]) было нас четыре брата и две сестры. Больший брат дьячкову должность отправлял ^[5], средний же брат взят был в военную службу, а мы все еще малы были и в великой жили бедности, так что нужд­ную ^[6] дневную имели пищу, и потому мать наша в великом прискорбии была о воспитании нашем. Но нашего же прихода ямщик богатый, а бездетный был. Он часто приходил к нам в дом; я полюбился ему. Он не­однократно просил меня у матушки, и так говорил: «Отдайте мне Тиму своего (ибо до пострижения в монашество именовался он Тимофеем), я его вместо сына воспитаю и все имущество мое – его будет». Мать моя, хотя и отказывала ему – жаль ей отдать меня, но крайний недостаток в пище понудил матушку отдать меня ямщику оному ^[7], и она, взявши за руку, повела меня к нему, я сие хорошо помню. Большего же брата в сие время не было в доме; но как пришел он, то вопросил у сестры: «Где матушка?» Она сказала ему: «Повела Тиму к ямщику». Но брат, догнав на дороге матушку, стал перед нею на колени и сказал: «Куда вы ведете брата?! Ведь ямщику отдадите, то ямщиком он и будет; я лучше с сумою по миру пойду, а брата не отдам ямщику. Постараемся обучить его грамоте, то он, может, к какой церкви в дьячки или пономари определится». И потому матушка воротилась домой. А как в доме было есть нечего, то я у богатого мужика во весь день, бывало, бороню пашню, чтобы только богатый мужик хлебом накормил. Вот в какой нужде воспитывался я». Точно и истинно сии святительские его слова.

Но как в Новгороде вновь учреждена Семинария и потребны были в оную священно-церковно-служительские дети, то и меня повезла матушка в Новгород и, отдав в Семинарию, сама скоро скончалась там. А я начал продолжать учение на казенном коште ^[8] и терпел великую нужду, по недостатку потребного к содержанию себя. И так бывало: когда получу казенный хлеб, то из оного половину оставлю для продовольствия себе, а другую половину продам: куплю свечу, с нею сяду на печку и читаю книжку. Но богатых отцов дети, соученики мои, играют или найдут отопки ^[9], то есть осметки ^[10] лаптей, и начнут смеяться надо мною и оными махать на меня, говоря: «Величаем тя…» Когда же я посвящен был в викарного епископа и приехал в Новгород, то оные же и пришли ко мне, по обыкновению, для принятия благословения, но я им сказал: «Вы, братцы, смеялись надо мной, когда мы были в Семинарии малолетними детьми, и отопками, как выше сказано, на меня махали, теперь же и кадилами будете кадить» – в то время иные из них священниками и диаконами были. А они мне: «Прости, владыка святый!» Я же сказал им: «Я шутя вам говорю, братцы».

Теперь объявлю, каким образом во епископа посвящен он, ибо сие действие по особенному провидению происходило, как я от его же святительских уст слышал. Вот истинно точные его слова:

«Я никогда и не мыслил о сем важном сане, чтобы быть мне епископом, а у меня мысли были непременно куда-нибудь удалиться в пустынной монастырь, пострищись ^[11] в монахи и проводить уединенную жизнь. Но Всевышнего судьбе так угодно, что есмь ^[12], недостойный, – епископ».

«Когда я был в Твери архимандритом, в Консистории присутствующим и в Семина­рии ректором ^[13], в день Святой Пасхи служил с архиереем Афанасием ^[14] в соборе литургию. Что же случилось? – По обыкновению архиерейской службы, во время Херувимской песни, когда сам архиерей у жертвенника вынимал частицы о здравии, я, подошед к жертвеннику, сказал: «Помяни мя, владыка святый!» Архиерей же хотел сказать: «Священно-архимандритство твое…», но вместо того сказал: «Епископство твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем»; сам улыбнулся и сказал мне: «Дай Бог вам быть епископом». Я после узнал, что в самый тот день Пасхи в Петербурге первый синодальный член, митрополит Димитрий (Сеченов), метал жребий купно с Епифанием, епископом Смоленским; седмь ^[15] жребиев кандидатских было написано, а смоленский архиерей говорит митрополиту: «Прикажите написать жребий тверского ректора Тихона». Но Сеченов сказал: «Он еще молод, время не ушло… Однако напиши», – сказал келейному. И мой жребий был осьмой ^[16]. До трех раз жребий метали, а все мой жребий вынимался; почему и сказал митрополит: «Ну, знать Богу так угодно – быть ему епископом; только я не туда мыслил было его». О чем митрополит после сам мне сказал: я-де ^[17] намерение имел перевести тебя в Тро­ицкую Лавру архимандритом же».

Как крестьяне были за монастырями ^[18], то близ города Твери была монастырская вотчина ^[19], при оной же и роща была, а положение места прекрасное и уединенное. Я намерение имел в оной роще выстроить келлию себе для уединения. В свободное время, весною, в день субботний я и был в оной вотчине, а крестьяне мостили мосток через протекающую малую речку, я же прохаживался и смотрел за их работою. Слышу, в соборе благовест к вечерне; я приказал коляску себе заложить и поехал в монастырь к вечерне. Пришел в церковь и стал на своем месте. Вскорости пришел ко мне от архиерея сторож и говорит: «Отец ректор, пожалуйте к Его Преосвященству. Я ему сказал: «Вот отслушаю вечерню, тотчас же и явлюсь к Его Преосвященству». Но посланный не успел с монастыря выйти, в ту же минуту приходит и другой сторож и говорит мне: «Извольте скорей ехать». И я, не дослушав вечерни, поехал в архиерейский дом; но, дорогою едучи, чувствовал в сердце своем и печаль и радость, ибо некоторые были из архиерейского дома, как-то эконом и прочие, недоброжелательны мне, и думал: нет ли от них каких-либо клевет на меня архиерею. По приезде же я вошел к нему с торопливостью в переднюю келлию и говорю келейному: «Доложи, пожалуй, Его Преосвященству, что я приехал». Но в ту же минуту вышел преосвященный и говорит мне приветственно: «Прошу покорно, отец ректор, – и зараз ^[20] сказал: – Поздравляю Вас епископом», – и дал мне синодальный указ, сам же заплакал: жаль-де мне, говорит, расстаться с вами. Вы не медлите, сдайте монастырь, говорит мне, и отправляйтесь в Петербург. И я, сдавши монастырь, отправился (в Петербург), где и посвящен во епископа ^[21]. Но так же скоро отправился и в Новгород, для чего туда послан был и указ из Синода, для обыкновенной ^[22] архиерейской почести, что там и выполнено было как должно, со звоном. При сей церемонии великое стечение градских ^[23] жителей было для зрения, поелику я тамошней Семинарии ученик и воспитанник. Что же случилось? Между народом находилась, смотря на сию церемонию, и сестра моя родная, которая вдовствовала в крайней бедности и питалась тем, что у богатых людей в хоромах полы мыла, когда она еще жила в Валдаях; но как я был учителем определен, то взял ее в Новгород и содержал на своем коште. Поутру же послал я за нею колясочку, а она, приехавши, и не смеет взойти ко мне в келию. Я, отворяя двери, говорю ей: «Пожалуй, сестрица», а она, войдя в келию, вся слезами залилась. Я говорю ей: «Что ты плачешь, сестрица?» – «Я плачу, – говорит, – от великой радости, братец; вспомните, в какой мы бедности при матушке воспитывались, что, бывало, временем ^[24] и дневной пищи лишались мы; но теперь я вижу Вас в каком высоком сане! Я вчера была между народом и видела, как и встречу Вам делали!..» Я говорю ей: «Сестрица, ты почаще посещай меня, теперь есть на чем вам приехать ко мне, у меня есть услуга ^[25], лошади и коляска для вас». А она сказала: «Благодарствую, братец, но иногда и наскучу Вам частым приездом». – «Нет, родная, – сказал я ей, – я никогда не соскучу ^[26] твоим посещением; я сердечно тебя люблю и почитаю» (поелику она большая мне сестра была). Но по приезде моем в Новгород сестра моя один только месяц пожила и скончалась. Сам я и погребал тело ее. По образу архиерейской службы, приложился я к святым иконам, пошел ко гробу, открыл покрышку и осенил тело ее, а она будто улыбнулась на меня. Бог один знает о том, что сие вообразилось в глазах моих (однако не утвердительно говорю о сем). Я же сам, едучи дорогою к погребению, также и всю литургию и погребален ^[27] едва мог отслужить от горчайших слез и, как вне себя был от великой жалости; но только ^[28] она (сестра) жизни хорошей была».