— Лили, — услышала я шепот и резко дернулась, обернувшись. В дырки забора стояла улыбающаяся Харли, весело махавшая мне рукой. — Что думаешь насчет небольшой прогулки?

Я опешила, часто заморгав. Мерлин всемогущий, Вайт же нельзя находиться на солнце. Я вздрогнула, только представив, что её может кто-то заметить из обитателей дома и резко сошла с качелей, дернувшись в её сторону.

— Ты чего, а если тебя заметят?

— Знаешь, тебе бы поменьше с Люисом общаться, он на тебя плохо влияет, — пошутила она в ответ, перестав улыбаться. — Почему я должна жить взаперти, когда мое оставшееся время можно сосчитать по пальцам? Если всё предрешено судьбой. почему я не могу наполнить свою жизнь воспоминаниями, с которыми можно и умереть?

Я замолчала, задумавшись. Девушка, как ни странно, была права. Ей осталось так мало жить, почему она должна тратить эту жизнь на бессмысленные попытки спастись от рака? Утвердительно кивнув головой, я пролезла вместе с Вайт через дырку, и мы молчаливо направились в неизвестное мне направление. Она молчала, и улыбка отчего-то не сверкала на её губах. Харли смотрела исключительно под ноги, и меня удивила манера её походки. Вайт как будто не интересовало то, что наводится перед глазами; намного важнее было не споткнуться, не упасть, а не мечтать. Я хмыкнула, скрестив за спиной руки и вновь пригляделась к ее одежде, запоздало заметив то же самое, вышитое имя — Констанция.

— Неужели тебе так не дает покоя это имя? — понимающе улыбалась девушка, подняв на меня свои глаза. Харли выглядела не особо веселой, а в её радужках была отчетлива видна грусть и тоска.

— Я нахожу это странным.

— А это всё? То, что происходит сейчас ты не находишь странным?

Я утвердительно кивнула, опустив свой взгляд на песок, и задумалась. Если Люис и Коул знакомы с Харли, а она была заперта здесь почти с одиннадцати лет, то как они виделись? Общаться можно и по письмам, а видеться? Может ли быть так, что они — Слизеринцы — специально выиграли эту олимпиаду, только чтобы увидеть её в последний раз? И я задрожала всем телом, нутром ощущая всё отчаяние этой ситуации. Её неизбежность. И в этот момент я поняла, что никогда не страдала так, как они. Никогда не испытывала столько боли и так долго.

— Знаешь, Харли Вайт уже давно умерла, — сказала моя собеседница, и я удивленно поглядела на неё. — Да, она стоит перед тобой, улыбается, доживает остатки жизни, но она мертва. — Харли грустно хмыкнула, и ко мне пришла догадка, что она улыбалась всегда только ради Лунна. — Она осталась где-то в сентябре 1970 года, потому что оставаться той, кем ты был раньше, в моей ситуации невозможно. И когда попала на этот остров впервые, в убогом одиночестве, я стала вышивать на каждой вещи это имя — Констанция, потому что оно — мой спасательный круг. Это то, что стало со мной после всех событий, произошедших в жизни.

Харли замолчала, а я немного удивленно поглядела на выцветшие нити на футболке. Странная защитная реакция была у Вайт, слишком странная. Будто бы с новым именем она старалась забыть о прошлом, о своей участи и просто начать жить. Будто бы Констанция — надежда на то, что не все потеряно, что у неё есть жизнь. Но спрашивать что-то или дополнять у меня не было ни желания, ни настроения, потому что находясь рядом с этим человеком не хотелось разговаривать или социально взаимодействовать. С ней хотелось молчать о многом, просто идти рядом и не произносить ни слова.

Мы прошли иссохшее поле и завернули в сторону её дома. Солнце палило так, будто бы хотело нас выжечь с этой планеты и даже легкий бриз, который прилетал со стороны моря не спасал положения. Харли слегка качалась из стороны в сторону, что сильно коробило и беспокоило меня. Может быть ей действительно стоило послушать Люиса, а не идти гулять или хотя бы надеть панамку, но я действительно начинала волноваться за неё. Были ли мы друзьями? Были ли мы чем-то близким или родным друг другу? Нет, это наглая ложь. Нам просто было хорошо друг с другом просто молчать или делиться мыслями, но мы не были друзьями. Нас и знакомыми трудно назвать, потому что у людей, у которых проблемы с обществом и пожизненные непонятки с окружающими, попросту не может быть друзей, они отвыкают от этого слова.

— Когда мне было шесть, моя старшая сестра возненавидела меня, — начала отчего-то я, зная, что ни ей, ни мне это не интересно. — Мы были очень дружными, вообще-то. Или как-то так, не знаю, мы хотя бы могли общаться. А потом она возненавидела меня так сильно, что напряжение чувствовалось нутром. Тот день был первым сентября, мы пошли с родителями на линейку. Знаешь, первый класс, школа, общество. Все кажется таким до высера красивым и манящим, а потом и оказывается, что обертка любит слезать. В тот день я стояла, нарядная и красивая, на площади, когда Петуния подговорила своих друзей насолить мне. Понимаешь, она ненавидела меня так сильно, что эта ненависть ослепляла её, заставляла пускаться в крайности. Эти дети — её одноклассники — стали издеваться надо мной: пускать пустые упаковки из-под сока, клеить жвачки на волосы и писать всякую грязь на шкафчике. То есть, делать то, чем занимаются десятилетние дети-идиоты. Я бы соврала, сказав, что мне было плевать, что она настроила против меня стольких людей и убила зачатки коммуникабельности.

Харли кивнула головой, и я знала, она поняла, что я рассказала ей это не для того, чтобы Вайт начала меня жалеть, а чтобы и у неё был в памяти какой-то момент из моей жизни. Мы подошли к главному входу в дом, к расписной арке, которая была настолько готически красивой, что у меня захватило дыхание. Харли-Констанция одобрительно хмыкнула, приложив свою ладонь к небольшой выемки в арке, а потом странный невидимый барьер озарился изумрудным светом и тотчас погас.

— Ну что, добро пожаловать. Коул и Лу уже нас ждут, — весело проговорила Вайт, нацепив улыбку до ушей.

— Они в курсе, что я с тобой? — обеспокоенный голосом спросила, аккуратно и неслышно следуя за девушкой.

— Да ладно тебе, ты уже как своя, — отмахнулась Харли, рукой махнув на дом.

Я вздохнула и с любопытством стала разглядывать тот самый магический сад с красными розами, которые просто не могли расти в таком климате. Помимо роз тут цвели желтенькие нарциссы и фиолетовые пионы с бархатными листьями. Все вокруг олицетворяло жизнь, будто бы Харли специально старалась окружить себя всем цветущим и радостным, чтобы не чувствовать приближающуюся смерть. Могучие деревья раскинули свои ветви, не пропуская солнечный цвет, и казались таким темными, что атмосфера мрачности удваивалась. Когда я прислушалась, то с удивлением обнаружила журчание ручейка, правда, местоположение этого чуда обнаружить я так и не смогла. Мне определенно нравилась эта гнетущая атмосфера, которая впитывала в себя весь мрак этого мира, а огромный готический дом выглядел настолько мощным и устрашающим, что мои ноги сами собой подогнулись от того величия, что излучало это здание.

— Скажи, то, что я грязнокровка…неужели Вам плевать на эти предрассудки?

Харли пожала плечами, не обернувшись, и открыла дверь своего дома, помедлив.

— Мы смотрим не на кровь, а на человека. Какая разница, что течет в его венах, если иногда то, что находится в голове намного грязнее и страшней?

Теплое чувство разлилось внутри, и я робко улыбнулась, понимая, что мне безумно повезло встретить таких неординальных Слизеринцев, которым абсолютно плевать на всю лабуду, пропагандируемую Волан-де-Мортом и его приспешниками.

— Но они же всё равно станут Пожирателями? — тихо осведомилась я, уже заранее зная ответ. Вайт обернулась ко мне лицом и горько улыбнулась.

— Нам приходится делать то, что мы не хотим. И тут дело не в страхе, как считают сторонники Дамблдора. Тут дело в том, что из-за твоего выбора буду страдать те, ради которых ты живешь, — Харли ухватилась за ручку массивной двери, немного пошатнувшись, и прикрыла глаза. — Коул будет Пожирателем, но не из-за того, что считает эти идеи правильными. Он будет служить Темному Лорду только из-за опасности, которая висит над каждой чистокровной семьей. И он будет убивать людей ради своих родителей и будущей семьи, потому что по-другому не может. Коул не может подставить под удар тех, кем дорожит. И поверь, так поступают многие, и если честно, вы — Гриффиндорцы ничем не лучше личностей, которые обзывают маглорожденных грязнокровками, потому что у них, черт возьми, нет выбора. Вы ставите на любом Слизеринце клеймо, только потому, что у него факультет в изумрудных тонах, а не в бордовых. Вы ставите клеймо на людях, с которыми даже не общались, из-за их холодности и знаменитых фамилий. Так чем же сторонники Дамблдора лучше Пожирателей? Чем, если все они пытаются сделать мир лучше для своих детей и людей, кто в их сердцах прописан навеки?