— Лучше от себя отрежь,— усмехнулась я.

— И от себя добавлю.— Засмеялась и Доментия в ухо чмокнула,

— Не надо его ничем одаривать, нам он и такой подходит,— за­ступился за друга Гурам.— Пусть хоть один такой будет.

— Что верно, то верно,— подхватил Нодар.— Этого добра ему не надо.

— А какого надо? — недовольно спросил Джано.— Я не из-за трех бочонков «саперави» разболтался. Спасибо друзьям,, вина мне и без Доментия хватает. Дело не в интересе, а в принципе. Он один из нашего дома здесь остался, и не хочу я, чтобы моего брата с Шалико- аробщиком стали путать.

— Ну, ты даешь! — возмутился Нодар.

— Да, да, Нодар! Я деревню не хуже твоего знаю. Представляю, как соседи над ним за глаза потешаются,.. Да за такое его и отец по головке бы не погладил.

— Почему ты так думаешь? — заинтересовался Гурам.

— Потому что старик терпеть не мог бестолковщины. Поживи он еще два-три года, в доме и газ горел бы, и телевизор бы прекрасно работал.

— И душевой можно было бы в любой момент воспользоваться,— добавила Додо.

Это ж надо, как согласно запели вдвоем! Обозлилась я не на шут­ку, хотела им все выложить, но тут Джано перегнулся через стал и щелкнул выключателем. Стало темно, а он уселся на место и говорит:

— Ну вот, теперь все довольны. Этого вы хотите?

Я говорю:

— Ладно, не дури. Включи свет.

А он:

— Зачем, Поля? Посидим так. Можешь свечку принести или лу­чину. У вас, наверное, лучину жгли...

А Нодар ему с вызовом:

— А что? Совсем неплохо. Глянь, оказывается, светлячки появи­лись, а я и не видел. А звезды-то, ух, ты-ы! Ты нас тьмой не стращай, Джано. Привык по проспекту под фонарями...

— Я не стращаю, мой дорогой. Старую деревню я не меньше вашего люблю. Из Гагры куда забрался, только бы порыбачить, как в детстве. Но нет той деревни. Все! Кончилась! Нравится или нет, жизнь дальше катится. А братец уперся и назад глядит. И ведь буль­дозером не сдвинешь. Силушки слишком много, вот и слушает впол­уха.

— Благодари бога, что он свою силушку против тебя не применя­ет,— рассмеялся Нодар.

— Пусть попробует.

Я подошла к выключателю, свет включила. Все зажмурились, ру­ками заслонились.

Григол с усилием нацелился на кувшин, налил себе вина.

— Прошу прощения, друзья... Мы в доме Большого Георгия, и прошу этого не забывать.— Все сразу притихли и приосанились.—Не­гоже ученикам видеть учителя пьяным. Оставайтесь, вкушайте хлеб- соль этого дома, спорьте, ищите истину, только без меня. Но перед уходом вот мое слово.— Григол посмотрел на Доментия, на этот раз пронзительный взгляд его единственного глаза был смягчен лаской.— Мы тут и пошумели, и повздорили, и поговорили, а голос вот этого человека почти не слышали. Такой уж он у нас... Джано, алаверды к тебе! — Григол перевел взгляд на Джано; теперь его движения были не так быстры, как в начале застолья.— Не думай, что тут хмель и вино. Как старшему брату хочу тебе сказать, мы любим Доментия. Многие его считают чудаком, а я вам скажу, как это чудачество на­зывается^— золотое сердце!

— Трудно с таким сердцем,— покачал головой Джано.

— Согласен! — резко кивнул Григол.— Согласен. Но что стало бы с нами без таких людей? Дай я тебя поцелую, сынок! — Он обнял Доментия, потом озорно подмигнул.— Помни, парень, каждую ночь помни — ты честь нации защищаешь! — и на меня, смеясь, оглянулся. Черт старый! Никак не уймется...

Я вошла в дом. Свекровь услыхала мои шаги, позвала, попросила вскипятить воду, посуду, дескать, помою, хоть чем-нибудь помогу.

— Нечего, мать, у Джано вон девки вымахали и жена здоровее нас с тобой, пусть они и моют.

— Они гости, дочка. А я все равно без дела извожусь, нервы не выдерживают.

— Ты только постель зальешь. Больше хлопот.

Поспорили, пошушукались — уломала старая. Неужели у нас наконец на лад пойдет? Хоть последние дни в мире поживем...

Подбросила я дров в камин_г огонь раздула, ведро закопченное на треногу поставила. Хворост сперва затрещал, занялся, потом пламя обиженно забубнило, забормотало что-то. Я вспомнила, у многих в деревне газовые плиты стоят, и каждый месяц им газ в баллонах раз­возят, оповещают охотничьим рожком. И досада меня взяла на моего благоверного. Прав Джано, чем на стороне глупостями занимать­ся, хозяйство бы наладил, мне бы жизнь облегчил. У него только и обязанностей, что виноградник опрыскать. Мотыжит и опрыскивает все лето. А потом что?.. Живем, как в каменном веке! И я же еще за него заступилась, дура! Пусть бы старший брат мозги ему вправил...

Добавила я в тарелки, что на кухне осталось, вынесла на веран­ду, расставила на столе. Мужчины все шумят о чем-то.

Вдруг голоса за столом смолкли. Григол прижал палец к губам.

— Тише!

И в наступившей тишине из-за оврага жалобно так донеслось:

— Нодари-и! Нодари-уу!

Нодари вскинул руки, призывая всех ко вниманию.

— Нодари-и-и!—тянул надреснутый старушечий голос.— Нода­ри-и!

— Да откликнись ты, черт! — рассердился Григол.— Мать зо­вет!

— Вот так каждый раз,— со вздохом пояснил Нодар.— Стоит уйти, через час выходит и орет.

Старуха все звала сына, ее голос далеко разносился по притих­шей деревне.

— Ты что, язык проглотил?! — взгляд Григола вспыхнул гневом.— Откликнись же!

— Ничего, пусть пошумит, ей полезно для дыхания,— бросил ему Нодар, но тут же повернулся на голос и сложил руки рупором.— Чего тебе, мать? Чего?

— Не поехал, сынок? — обрадованно отозвалась старуха.

— Нет! — откликнулся Нодар.

— Где ты, сынок?

— У Доментия я. У Доментия!..

— Не поедешь? — в голосе старухи опять проснулась тревога.

— Нет! Не-ет!

— Ну и слава богу,— понизила голос старуха.

По селу забрехали собаки. Чей-то ребенок передразнил:

— Где ты, Нодали? — залился смехом и смолк, видимо, присты­женный старшими.

— Вечно она так! — возмущенно обернулся к нам Нодар.— Я втолковываю: не срами ты меня, мать, мне уже четвертый десяток, люди подумают, что я с приветом какой-нибудь, малохольный. Чего кричишь, спрашивается? Живой я, так и без твоего крика домой при­ду. Трезвый или пьяный, побитый или целый, хоть на карачках, а приползу. А если что случится, твой крик не поможет. Верно?

— У тебя свои растут, понимать должен,— хмуро сказал Григол.

— Я понимаю,— прервал его Нодар.— Разве я не понимаю? Нерв­ничаешь там, психуешь, но кричать-то зачем? Слыхали сопляка: «Где ты, Нодали?» — пропищал он.— У-ух, попадись под горячую руку, по швам бы его распорол! Так и шутом сделают вроде вот этого,— он кивнул на прикорнувшего за столом Шалико.

Я спохватилась — детям спать пора! А они, оказывается, давно легли. Петька сам распорядился — девочкам комнату отдельную от­вел и белье постельное им выдал. Есть в нем самостоятельность и твердость мужская; давно подмечаю, на отца своего делается похож не только внешне, но и характером. Младшие мальчишки ходят за ним, как утята: он и прикрикнуть на братьев может, и подзатыльник отвесить, но другим в обиду не даст. Раз на речке какой-то парень напугал нашего Гочу, до слез довел; Петька в драку полез, кинулся как бешеный... Домой притащился в синяках, с рассеченной губой, живого места на нем не было. Я хотела выведать, кто его так отде­лал, но он только усмехался разбитыми губами: «Ничего, мам, ему еще больше досталось!..» — и Гочу за вихры шутя трепал... Я сама слыхала, как младшие своих обидчиков стращали: «Вот скажу Петико, он тебе задаст...» Ах, Петико ты мой, Петико... Петр Николаевич!

Григол положил на стол большие сжатые кулаки. Его горящий гневом взгляд прикипел к стакану с вином.

— Марта! — позвал он, почти не повышая голоса. Ему и не нуж­но было повышать голос.— Марта, ты меня слышишь?

Из дому чуть слышно донесся голос свекрови:

— Слышу, Григол!

— Не сдавайся, Марта! Плоть подвела, духом возьми! Не сда­вайся, Марта! — его желтый соколиный глаз горел яростью.

— Вы живите, а мне уж пора...— прошелестело в ответ.