Он плачет, но говорит о Нике.

Это сломило его, решает она. Укоротило стержень его жизни, ослабило и накренило под острым углом.

Она не знала его раньше, но ей казалось, что страховщик должен был быть человеком со стальными нервами, человеком, не знающий, что такое сострадание. Он должен был на протяжении многих лет смотреть в жалостливые лица своих посетителей и твердо отказывать им. Ей казалось, что он делал это успешно.

До того маленького инцидента на улице Лоуди.

На улице смеркалось. В парке уже опустели скамейки и легкий ветерок подсказывал Доротее скорое наступление ночи.

Ее первой августовской ночи вне дома Авеля. Какой‑то проходивший мимо парень посмотрел ей вслед и присвистнул. Но, видимо, у него еще были какие‑то важные дела, поэтому он не догнал ее, хотя мог бы.

Доротея улыбалась. Ей было 19 ,и перед ее взором простирался весь мир. Ее темные волнистые волосы слегка развевались, ее глаза горели жизнью, и походкой своей она могла бы покорить весь Старый и Новый свет, если бы, разумеется, захотела.

Но Доротея хотела мороженого.

В магазине она улыбнулась продавцу, и он улыбнулся ей в ответ. Она поблагодарила его за все, и пошла дальше, ощущая, как перед ней открываются все двери.

— Ах, как хороша, — тихим басом просипел ей вслед старый вдовец.

Доротея шла к дому Авеля, ни о чем конкретно не думая, и не строя никаких планов на этот вечер. Жизнь ее почему‑то стала казаться ей несравненно лучше, хотя причины она совсем не знала.

Но ей было где жить, она молода и у нее есть полкилограмма фисташкового мороженого.

Жизнь определенно дает ей зеленый свет.

«А ты, Авель, мучайся в своем темном и холодном доме. Тебе 30 лет и человек, который действительно может тебе помочь, забыл тебя. Виз был не из тех людей, кто сдаются при виде неудачи, но ты – из тех, при виде которых он сдался. Ты проклят, друг. Ты убил человека и твой лучший друг не подходит к телефону.

Он забыл тебя, Авель.

Он нашел кого‑то нового. Того, кто не напивается у него на глазах.

Того, кто не убивает других людей».

Эти мысли – крутятся в голове у Авеля последние полчаса, пока Доротея поднимается проверить, как он там. Она шагает осторожно, прислушиваясь к своим негромким звукам, но Авель все равно знает, что она рядом.

Ей жаль его. Она хочет ему помочь.

Ему страшно. Он хочет всего лишь забыться.

Этой ночью они помогают друг другу сполна.

Позже, анализируя случившееся, Авель никак не мог понять, с чего все началось. Она пришла с новым стаканом воды, говоря какую‑то ерунду про мороженое, а он сделал вид, что только что проснулся.

Она потрогала его лоб и сказала, что он горячий.

Предложила накрыть его лоб мокрой тряпкой. Придвинулась слишком близко.

И вот уже тела их сплелись в неизвестный узел. Сердцебиение участилось, зрачки расширились, речь стала несвязной и сбивчивой.

Ее губы слишком близко придвинулись к его рту. Он не мог избежать этого.

Они встретили эту августовскую ночь вместе.

Впервые за последнюю неделю он перестал засыпать с мыслью о Нике.

14 Глава.

Черный человек вышел из дома.

Дом Ника Броди показался ему удобным. Он был несравненно ближе к дому Авеля, чем дешевые мотели, расположенные за тринадцать кварталов отсюда.

Улица Лоуди была тихой улицей. Из соседей он знал только Виктора, с которым успел познакомиться днем ранее. На все его вопросы он отвечал просто:

— Я его отец. Я наконец‑то дома.

И это было отчасти правдой.

У черного человека не было дома. Никогда не было. Он вырос на улице и стал тем, кем сейчас является – там же. На улице он познал красоту и отвращение, видел слезы счастья и смерть. На улице он видел, как быстротечна жизнь.

Жизнь – это тоже в какой‑то степени улица. Со своими правилами и дорожной разметкой, ежедневными появлениями на ней новых людей, с сухим завыванием ветра в переулках и ночному дождю в минуты скорби.

Он наконец‑то обрел дом.

Спальня Ника первоначально занимала одну комнату, но как только парень стал жить один, она вышла далеко за ее пределы. В гостиной теперь висели огромные гобелены с супергероями, беспорядок из одной комнаты затянул собой весь дом. В родительской спальне лежала трехгодичная пыль.

Дом Ника Броди представлял собой рай для любого 15–летнего подростка. В нем было одновременно и все, и ничего.

Черный человек занял комнату для гостей. Не обширный зал, не родительскую спальню, не комнату Ника. Он понимал, что он – гость. Гость в этом доме, этом квартале, этом городе.

Лишь гость в этой случайной жизни.

Он пришел на Лоуди не один. Он пришел с толстой папкой, набитой сведениями из жизни Авеля. Мирной жизни, которую он хотел нарушить.

Заставить его понять – вот что было его целью в этом городе.

Вера и ее муж Фрэнк все поняли. Они стали первыми. После того, как он оплатил лечение Фрэнка, он самолично пришел в его покои. Веры в тот момент не было рядом с ним. Фрэнк выжил.

Не его лицо он хотел увидеть, когда открывал глаза. Но он увидел черного человека.

И потом Фрэнк узнал правду. Обо всем узнал наш работяга Фрэнк. Он узнал, что не чудо Божие спасло его этим утром, не воля Господня даровала ему жизнь.

А кое‑что похуже. Черный человек.

Он заставил Фрэнка подписать свой «Absolvitor».

Это – акт сделки. Если дословно, то это – оправдательный договор. В нем много неточностей со стороны юридического права, но человек с улицы никогда не учился в университете. И никогда не изучал латыни.

Ниже латинской фразы всегда есть переведенная приписка – « Я есть судья твой».

Черный человек был прагматиком. Он верил лишь в то, во что ему удобно было верить. Он верил в утренний рассвет, холодную ночь и в то, что зло должно быть наказано. Он верил, что жизнь – серьезное испытание. Он проповедовал, что люди должны быть честными сами с собой.

Он верил в свою правоту, и этого было достаточно.

В «обвинительном акте» все было расставлено на места. Вся жизнь Авеля, как представителя среднего сословия, наглядно иллюстрировала пример его акта. Авель был не тем, кто он есть.

Пока не был.

В тот день Фрэнк дважды изучил этот акт.

В тот день Фрэнк все понял, как и его жена Вера, которой позже он все рассказал.

В тот день Фрэнк пожалел, что его спасли.

Акт был рассчитан не для Авеля. Эту встречу он хотел отсрочить – пока. Но «Absolvitor» предназначался для таких, как Фрэнк.

Тех, кто знал Авеля. Тех, кто бы убедил его.

Визерион Коллинз ушел в запой после появления черного человека. По проверенному источнику черный человек знал, что он разочаровался.

Что он не хочет дальше жить.

«Вера и Фрэнк, Виз. Они уже знают правду. Неплохо бы было вручить парочку экземпляров тем лазутчикам, что шпионят за ним» — думал черный человек. Он заранее выбрал день, когда все случится. Ждать оставалось недолго.

Один экземпляр для Джима Сэндера из его конторы. Другой – для Виктора, его нового соседа.

Еще два – для той военной стервы и его психоаналитика. Итого четыре.

В армии черного человека не хватало мест. Ему нужен был последний участник его крестового похода против Авеля МакФаллоу. Может, этот человек прямо сейчас был за его порогом. А может в двух тысячах миль на юго–запад?

Черный человек не знал.

Не знал, что ему нужен человек, деливший крышу с Авелем последние полторы недели.

Не знал, что ему нужна Доротея.

Ее будущего он не мог увидеть.

Часы пробили 15:00. Черный человек надел шляпу, подтянул шарф, достал из шкафа черный плащ.

Пришла пора обрабатывать остальных.

Копии «Absolvitor» — а тугой трубкой лежали у него в ладони. Ровно четыре экземпляра.

На столе остался последний.

Первый лист начинался так:

«Я есть судья, а подсудимые – все мы…»