– Ах, вот кто тут шкодничает! – грозно рыкнул самый могучий из святых людей и откинул капюшон, открыв лунному свету острое лицо с короткой, в полторы ладони, бородкой, высоким лбом и острым носом.

– Батюшка? – изумился мальчик. – Ты же в отъезде был!

– Да вот вернулся ввечеру! Уж прости, что не поведал, сыночек. Тревожить в поздний час не стал, – с проникновенной язвительностью ответил монах. – Теперича знать буду, чем чадо мое без присмотра балует… Кто там еще в тени твоей прячется? О-о, ну конечно! Опять сиротка шалая отличилась!

– Она тут ни при чем, батюшка! – решительно выпятил грудь мальчуган. – Это я придумал!

– Ты, Федька, завсегда ее покрываешь!

– А ключ ей откуда взять было? – сунул руку за пазуху мальчуган. – Я его в твоей светелке еще третьего дня стащил!

– Нашел чем хвалиться! – покачал головой монах. – Вестимо, плетей тебе для вразумления сильно не хватает. Тебе надобно ума-разума набираться, арифметику и закон божий учить, дела литейные да росмысловые, и чертежи земельные, а не по колокольням во мраке лазить!

– На что мне пустой всячиной разум забивать, батюшка? Ваньке ведь, а не мне, царствовать надлежит! Вот пусть он грамоту ратную да земельную и разумеет. А моя судьба – в уделе Суздальском тихо сидеть. Мне для сего долга много ума не надобно!

– Царевич Федор учится, государь! – высунулась из-за спины приятеля девчонка. – Много и прилежно! Вчерась три часа протопопу Овнию внимали про земли сарацинские, персидские, бухарские и османские да про ремесла султана тамошнего, как он луки собственноручно мастерит. Страсть интересно отче сказывал! И со счетом конторским еще два часа сидели!

– Вон, девка дворовая лучше тебя понимает, чего человеку в жизни надобно! – указал пальцем на Иру монах.

– Она не девка, отец!

– Ты еще скажи, что отрок! – хмыкнул правитель всея Руси. – Ладно, сегодня проведаю у протопопа про достижения твои ученые. А ныне… Ныне, коли всех поднял, заутреню стоять будешь! Я, как игумен обители сей, отслужу, а ты внимать станешь. И ты, шалая, тоже! – повысил голос царь. – Может статься, истинное слово божие вас хоть немного от баловства пустого остудит. И я так мыслю, заместо нянек к тебе караул давно пора приставлять! Взамен завтрака сегодня вам обоим урок слова божия назначаю! А не поумнеете, так и вместо обеда молитвы учить станете. Ну, чего ты замер, чадо? Отворяй дверь пред игуменом!

Боярыня Агриппина в это утро к завтраку не вышла. Оставшись за столом наедине с дядюшкой, Борис, не забывая черпать ложкой кашу, спросил:

– Дмитрий Иванович, подскажи, сделай милость, как бы мне в разряд записаться? По возрасту мне уж давно пора в новики зачисляться, на службу ратную выходить. Сиречь, в приказе Разрядном как-то отметиться. Заместо меня самого, вестимо, сделать сие некому. Я ведь сирота.

– Записаться мало, племяш, – невозмутимо ответил постельничий. – Надобно еще на смотр выйти. Да не просто так, а одвуконь самое меньше, да в броне добротной, да при оружии исправном. А оно у тебя, Боренька, есть?

Паренек вздохнул и опустил голову.

Два хороших коня – это шесть рублей. Хорошая броня – еще столько же. Да оружие… Меньше пятнадцати рублей не уложиться. По уму же, служилый боярин с холопом должен в походы выходить. Сие еще пятнадцать рублей, да серебро на закуп…

Для царского постельничего ни пятнадцать, ни даже пятьдесят рублей большими деньгами не считались. Однако же никаких намеков он понимать не желал. Не видел Дмитрий Иванович никакого резона даже малую копейку племяннику своему жертвовать. С какой такой стати? Старшие братья к нему любви не питали, и семейный отступник отвечал родственникам тем же самым.

– Ну а коли снаряжения должного у тебя, Бориска, нема, – поднялся постельничий, – то хватит языком трепать, ступай делом заниматься.

Случись нечто подобное года три назад, паренек, вестимо, обиделся бы насмерть, знать бы дядьки такого не захотел и ноги бы его больше в доме сем не было… Но случившееся путешествие хорошо научило юношу тому, что нет на Руси молочных рек с кисельными берегами. Отправляясь в неведомое из неуютного, но теплого дома, куда легче найти голод и нищету, нежели славу и достаток. При всей своей суровости дядюшка давал племяннику кров, еду и службу – а Борис уже успел узнать, что любая работа есть дорогой подарок и выполнять порученное дело надобно так, чтобы заменить тебя на иного работника хозяину не хотелось. Младшему Годунову хорошо запомнились давнишние слова мельника о том, что серебро водится у того, кто умеет беречь свою монету да исправно трудиться, на других своих хлопот не перекладывая.

У паренька ныне и вправду уже начало заводиться кое-какое серебро. Лиха беда начало!

– Будет работа, будут и рубли, – буркнул себе под нос сирота. – Сам снаряжение соберу, без чужой помощи.

Он доел кашу, выпил из кувшина остатки киселя – и отправился в контору за расходными книгами.

Для стряпчего Бориса Годунова день начался как обычно. Во первую голову он переписал поленницы, дабы знать расход дров за минувшую ночь, прошел через конюшню, проверяя, хорошо ли задано сено, а то ведь холопы без пригляда половину корма зачастую рассыпали. А иные хитрецы норовили в него солому подмешать, дабы себе охапку-другую для тюфяка утащить.

Впрочем, солома тоже была в хозяйстве великой ценностью. Ее и в хлева на подстилки кидали, дабы скотина не мерзла да чистой оставалась, и перед крыльцом и дверьми клали ноги вытирать, и в дворовые постройки просто на пол бросали, поверх земли утоптанной. Сиречь, уходило ее порою чуть ли не больше, нежели сена. И потому запас изрядный в хозяйстве завсегда требовался.

– Борис Федорович! – внезапно услышал паренек. – Боярин Годунов!

Да, теперь все окружающие величали пятнадцатилетнего Борю боярином. Не по титулу – ибо в службе он был покамест никто в звании стряпчего, – но по месту, солидности и влиянию. Небольшое царское жалованье и частые купеческие подношения позволили сироте приодеться в добротный зипун и шапку с куньей оторочкой, в шаровары из дорогого индийского сукна и мягкие войлочные сапоги со скромной вышивкой, – но сделанной тянутой из серебра нитью! Пользуясь полным доверием постельничего, юный приказчик нередко сам решал, каковой поставленный товар принимать, а каковой нет, полон возок сена али с недокладом, хороши дрова али сыроваты. Причем иные соглашения на поставки стряпчий Борис Годунов подписывал сам – и сии урядные грамоты царская казна к оплате принимала!

Как еще можно величать человека, отвечающего за царское злато и серебро, если не по имени и отчеству?!

– Иду! – захлопнув расходную книгу, Боря направился к стрельцу. – Чего надобно?

– Там обоз костромской у ворот, рыбу по уряду осеннему привезли.

– У главных ворот, что ли? – резко остановился паренек. – Вот бестолочи! Вели им слободу объехать и у задних ворот ждать. Я к ним сейчас выйду. Токмо книгу поменяю. Поварские списки по иному раскладу проходят.

Спустя полчаса паренек, как и обещал, вышел к обозу. Поперва через калитку. Приложил ладонь к груди, чуть склонив голову к кучно стоящим боярским детям, удерживающим за уздцы своих коней, прошел мимо двуконных саней, приподнимая рогожи. На розвальнях стояли лубяные короба по десять пудов каждый – это Борис теперича с первого взгляда определял. В одних лежали с горкой караси, в других плотва, в третьих лещи, затем – окуни и уклейка пополам с пескарями. Сверх того имелось несколько щук и пара крупных осетров, больше похожих на заиндевевшие бревна. По всему, наряд был на постный стол для дворни – самая дешевая речная рыбешка.

– У кого урядная грамота? – громко спросил Борис.

– Здесь она! – сунул руку в рукав плечистый рыжебородый боярин лет сорока на вид, однако ростом не превосходящий паренька.

Годунов развернул свиток, пробежал глазами и мысленно похвалил себя за догадливость: договор был на пятьдесят пудов речной рыбы «простой» породы.