В тот момент, когда кончалась церемония в Перигё и демонстранты расходились по домам, в Палисаке люди несли цветы к памятнику погибших, и так было во всех городах и деревнях страны…

Жан Сервэ гордился успехом демонстрации, это было в основном дело его рук. Школьный учитель, продлив утреннюю перемену, построил детей по обе стороны памятника и сам занял место среди официальных представителей городка. На площадь пришли мэр в праздничном костюме, опоясавший свой могучий живот трехцветной лентой, и все городские советники. Пораваль явился в офицерской форме, украшенной крестом Почетного легиона и военными медалями. По установившейся в Палисаке традиции две девушки возложили трехцветный букет. Знамя держал старейший житель города, еще крепкий старик, участник войны 1870 года. Не было ни речей, ни пения. Раздалась барабанная дробь, и толпа, стоявшая на площади и вдоль тротуаров, молчанием почтила память погибших.

По дороге домой доктор Сервэ встретил несколько друзей: булочника Пейроля, жандарма Ляжони, парикмахера Александра — и неожиданно столкнулся с Рожэ Беро, только что прибывшим в Палисак. После того как его выпустили из тюрьмы, доктор уже не раз виделся с ним и знал, что крестьянин обеспокоен судьбой своего сына: Милу отправили на гарнизонную службу в Алжир. Новобранцы, как говорили, заменят части, отосланные в Индокитай. Его мать, Сидони, входила в женскую делегацию департамента, которая в скором времени должна была поехать в Париж и вручить премьер-министру требование о прекращении войны. Рожэ Беро был тщательно выбрит, из-под грубой вельветовой куртки виднелась новая рубашка.

— Ты — словно карабинеры у Оффенбаха.

— А чем они отличились?

— Они опоздали. Все уже кончилось, старина.

— Ну и что? Я могу без мэра и всей его клики положить свой букет.

— А где же он?

— В кармане. Первые фиалки… Не роскошно, но я выполняю свой долг.

* * *

В Бордо было решено собраться в воскресенье на Площади 11-го ноября и почтить память погибших. Уже в субботу началась подготовка к этой церемонии: все мемориальные дощечки, прикрепленные на домах города в честь погибших бойцов Сопротивления, украшались цветами. В тот момент, когда в Палисаке участники торжественной церемонии уже расходились по домам, в бордоском порту и по всему городу можно было увидеть толпы народу.

Среди собравшихся в порту тоже мелькала трехцветная лента муниципального советника. Лица людей, совершенно непохожих на жителей Палисака, были так же торжественны и сосредоточенны. На маленькой мраморной дощечке были выгравированы имя, число и короткая надпись: «Погиб, защищая Францию». Бросался в глаза железный горшочек, прикрепленный к стене дома, в котором никогда не увядали неизвестно кем поставленные цветы. Сегодня перед дощечкой на тротуаре лежал большой букет алых гвоздик. Их принесла девочка, Мирей Леру. Вокруг стояла большая толпа, Народ продолжал прибывать.

В первом ряду выделялась высокая фигура докера Леру. Лицо его было напряжено, и скулы выступали больше обычного. У его ног, на букете гвоздик, лежала белая картонная полоска с отчетливой надписью. Леру думал о своем двадцатилетнем друге, погибшем на этом месте. Его расстрелял немецкий патруль. Он тоже был докером, и Леру, сам никогда не крививший душой, называл его неподкупным.

Отец Жаклины не видел, как рядом с ним встал человек в форме почтальона. Фернан поспешил пораньше разнести утреннюю почту, чтобы не опоздать на торжество. Он стоял с обнаженной головой и тоже, наверное, не заметил соседа. Но когда их взгляды встретились, Леру и Фернан Груссо, не колеблясь ни минуты, протянули друг другу руки. Кто из них это сделал первым — неизвестно.

* * *

В Париже делегации направились к могиле Неизвестного солдата только во второй половине дня. Организаторы демонстрации во избежание осложнений отказались от первоначальной мысли устроить шествие по Елисейским полям. Правительство не могло запретить людям приносить цветы на могилу, а народ со свойственной ему смекалкой сумеет сам придать этой церемонии надлежащий характер.

Уже в час дня по обе стороны широкого проспекта, который соединяет площади Согласия и Этуаль, выстроились шеренги полицейских. Несколько позже явился сам префект полиции в сопровождении целого генерального штаба. Они проверили меры, принятые для охраны порядка у священной надгробной доски.

— Поняли? Вы разрешаете класть цветы, но никаких сборищ, и все ленты с надписями срывать.

Была ясная погода, и с площади Этуаль открывался великолепный вид на Елисейские поля, на прямой как стрела проспект, который пересекает площадь Согласия, где возвышается обелиск из Луксора, Тюильрийский сад, выходит на площадь Карусель и упирается в Лувр.

Первая делегация, состоящая из бывших фронтовиков и инвалидов войны, появилась в три часа дня. Через час из станции метро «Георг V» вышла делегация, в которой был профессор Ренгэ. Его сопровождали члены районного комитета мира — Ирэн Фурнье, Огюст Пибаль, Леон Бурген, Жак и Жаклина, — а также двое его учеников из Коллеж де Франс. Утром все, кто смог освободиться, приняли участие в другой делегации, которая побывала у Люксембургского сада и возложила венок на месте, где был убит сын старушки, с которой члены комитета познакомились в доме педикюрщика. Консьержка Томасен отправилась туда в сопровождении своей подруги Флери, и они договорились после обеда поехать на кладбище.

— Не задерживайтесь, проходите! — раздались возгласы полицейских, как только делегация вышла из метро.

Впереди них медленно поднимались к площади Этуаль группы людей с цветами, они тоже направлялись к Триумфальной арке. Серж де Мулляк и аббат Дюбрей входили в делегацию Национального Совета Мира, они увидели Ренгэ и предложили ему:

— Присоединяйтесь к нам.

— Нет, я предпочитаю оставаться незамеченным и сопровождать делегацию моего комитета.

Они возложили цветы, минуту постояли у могилы, но к ним немедленно подошел офицер с дубовыми листьями на фуражке.

— Господа, останавливаться запрещено, — резко сказал он. Уходя, они увидели, как один из полицейских сорвал с букета трехцветную ленту с надписью, требующей прекратить перевооружение Германии. Но вслед за ними подходили другие делегации, и все росла груда цветов на плите, где вот уже больше тридцати лет горит неугасимое пламя.

Возвращаясь, они видели, как по противоположной стороне проспекта нескончаемый поток делегаций двигался к могиле Неизвестного солдата.

— Вон мой муж, — сказала Ирэн и пересекла улицу, чтобы сообщить о появлении на свет Жан-Жака Морена. — Мой муж с заводской делегацией, — сказала она своим друзьям, нагнав их. — Сегодня рабочие его цеха прервали работу и украсили цветами мемориальную доску на стене завода.

— Говорят, на Лионском вокзале здорово получилось: собрались пятьсот железнодорожников и почтовиков, все в форме! — сообщил Огюст Пибаль.

— И не только там. Мне вот говорили, что в Ботаническом саду… — начал Леон Бурген.

Ирэн остановилась, поджидая Жаклину и Жака, которые не принимали участия в общем разговоре и шли сзади.

— Ну как дела, голубки? Луи мне сообщил приятную новость: мы получаем квартиру. Если хотите, можете перебираться в нашу старую.

Жак не знал, как выразить свою благодарность.

— А мы как раз назначили свадьбу на май. Вы придете?

— Обязательно.

Жак был в радужном настроении. Он мечтал о будущем, и все радовало его. Обрадовался он и встрече со стариком Жюлем и Вебером.

— Вы что здесь делаете? — спросил он.

Старик Жюль проговорил ворчливо:

— Никто больше не захотел пойти. Всегда одна и та же история. Ну а я этот день никогда не пропускаю.

— Ты доволен новым местом? — спросил Вебер, прощаясь.

— Очень. Моя хозяйка задумала открыть торговлю мороженым, и я буду работать сорок часов в неделю.

Вскоре их нагнали педикюрщик и преподаватель английского языка.