Ирэн Фурнье поблагодарила его за то, что он пришел, мило улыбнулась и пожала ему руку.

* * *

Жаклина, как всегда, несколько раз появлялась в кондитерском цехе, но была величественно равнодушна и как будто нарочно, в пику Жаку, благосклоннее обычного выслушивала комплименты официанта Жозефа. При этом она была удивительно хороша. Вьющиеся черные волосы блестели так, словно она только что от парикмахера; губы точно спелые вишни. Поддразнивает она его или же в самом деле ей льстит грубое ухаживание Жозефа? Все девушки таковы! Жак, задетый за живое, из кожи вон лез, чтобы угодить Жаклине, и наконец добился от нее улыбки.

Накануне, когда он вышел с собрания, было уже поздно, у него мелькнула мысль сесть в такси, чтобы поспеть к тому времени, когда Жаклина выходит из ресторана, но он побоялся быть слишком назойливым. Вот почему он решил встретить ее сегодня и предупредить об этом заранее.

Завтра, насколько он знал, у нее выходной, значит, она не будет, как обычно, торопиться домой.

Жак издалека повел разговор с МейерА:

— Ну, как у вас с Сюзанной?

— На мази.

— Она была одна?

— Нет, со своей подружкой из кафе, но та сразу же ушла.

— Ее кто-нибудь ждал?

— Не знаю, я никого не видел.

Значит, надежда еще не потеряна. Все дело в смелости и предприимчивости. Но Жаку не удалось их проявить. Брисак, заведующий погребом, вызвал его к себе в кабинет.

— Послушай, сынок, почему ты перестал бывать у нас?

— Но я же недавно приходил.

— Да, да, три недели тому назад. Я же тебя приглашал бывать по субботам. Может быть, у тебя завелась интрижка?

— Нет, ничего похожего.

— Имеешь полное право, и нечего краснеть. Значит, ты свободен сегодня?

— В котором часу?

— Как всегда. Я вернусь домой в половине десятого, а ты можешь прийти и раньше. Сегодня как раз день рождения Лоры. Договорились? Ладно?

— Хм… Хорошо.

Жак рвал и метал, все его планы срывались из-за этого проклятого приглашения, от которого он не сумел отказаться сразу и не мог придумать предлога, чтобы отговориться. Помимо всего, ему начинало казаться подозрительным внимание этой семьи к нему.

Полгода назад Жак приехал из провинции в Париж и явился к Брисаку с письмом от своего отца. Заведующий погребом, добродушный на вид человек, принял его гостеприимно, как земляка. Посыпались расспросы о семье, о Бержераке, об общих знакомых, все это сопровождалось традиционной дегустацией хорошего вина, и при этом заведующий погребом небрежно говорил: «Бутылка такого шато-икэма стоит здесь тысячу франков». Брисак вспомнил, как они с Филиппом Одебером проводили время в молодости, поздравил Жака с похвальным решением перебраться в Париж: только здесь он сможет познать все тонкости ремесла, а они существуют в каждой профессии.

— Итак, сынок, ты, конечно, хочешь устроиться на работу в нашем ресторане?

— Да, если это возможно.

— Для парня из хорошей семьи нет ничего невозможного. Сейчас я тебя познакомлю с одним из крупнейших дельцов Парижа.

Брисак снял телефонную трубку.

— Алло… говорит Брисак. Вы бы не могли заскочить на минутку ко мне… Кстати, вас ждет бутылочка сотерна.

Клюзо был небольшого роста, но задирал голову с таким надменным видом и обливал вас таким презрением, что Жак почувствовал себя совсем маленьким.

— Так вы кондитер, молодой человек?

— Да, мсье.

— В ресторане работали?

— Нет еще.

— У печи вы справитесь?

— Мне кажется, что справлюсь.

— Хорошо. Приступите в понедельник: двадцать три тысячи пятьсот франков в месяц со столом.

— Как видишь, все это оказалось легче легкого, — сказал Брисак Жаку, когда директор ушел. — А теперь я тебе дам совет: если ты в самом деле хочешь здесь удержаться и пробить себе дорогу, не хорохорься. Вот видишь, чего я достиг, а ведь, когда начинал, у меня не было ни су и у отца не было собственного магазина…

Тогда будущее представлялось Жаку в радужном свете. Его взяли в крупный парижский ресторан, ему назначили жалованье, он будет сам себе хозяином… Беспокоило его только, справится ли он с работой, на которую его наняли.

— Где ты живешь? — спросил Брисак.

— В гостинице.

— Надо тебе подыскать комнату, я этим займусь, а пока что приходи завтра к нам ужинать.

С тех пор так и повелось. Во время ужина Жак познакомился с женой Брисака, незаметным существом, жившим жизнью мужа и дочери Лоры. Болезненная и худощавая девушка была избалована отцом, который поощрял все ее капризы. В тот вечер она надоедала отцу до тех пор, пока он не согласился подарить ей новое пианино. Своими лукавыми вопросами и живыми репликами Лора несколько сгладила первое дурное впечатление, которое она произвела на Жака, но все же, хотя она и оказалась остроумной и смех у нее был приятный, Жак, глядя на ее красивые, большие черные глаза, не мог отвлечься от ее уродливого плоского носа, унаследованного от отца.

Через несколько дней Жак переселился в соседний дом, на седьмой этаж, в комнатку для прислуги, которую он получил благодаря Брисаку. Это была крошечная мансарда, почти без мебели, но оклеенная новыми обоями. Окно выходило на крышу, и это придавало комнатке парижскую поэтичность. И Жак, совсем как герой Бальзака, любуясь открывшимся перед ним уголком огромного города, воскликнул: «Теперь мы с тобой потягаемся!»

Жак провел еще несколько довольно скучных вечеров в семье Брисака, и его пригласили бывать у них каждую неделю. Все развлечения сводились к телевизору и питью чая с печеньем. Бывало, что Брисак приходил домой в дурном настроении, которое не способна была рассеять даже дочь. Он ложился в гостиной на диван и читал газеты. Его жена, отдав необходимые распоряжения прислуге, садилась с вязаньем за маленький круглый столик. Жаку предоставлялся выбор: либо рассматривать коллекцию почтовых марок Лоры, либо слушать фугу Баха в ее скверном исполнении. В такие вечера Жак был освобожден от телевизора, но ему не всегда удавалось избежать второй чашки чая, который он ненавидел. Лора становилась все любезнее с Жаком, это заронило в нем серьезные опасения, и он старался под любым предлогом как можно реже бывать в этой семье.

Но, оказывается, старик Брисак отнесся к этому неодобрительно, значит, его зазывали, чтобы он ухаживал за Лорой. Теперь Жак в этом окончательно убедился и не на шутку перепугался. Правда, он с нею подружился, но она совсем не казалась ему привлекательной. Да и вообще размеренная семейная жизнь ничуть не соблазняла Жака.

Ему не хотелось бывать у Брисаков еще и по другой причине. У себя дома Брисак был очень приветлив и поражал Жака трогательной заботой о дочери. В ресторане же он вел себя очень странно и недоброжелательно. Весь персонал его боялся, и он ни с кем не разговаривал. Когда Жак здоровался с ним, Брисак буркал что-то невразумительное. Один из товарищей по работе в первый же день, не стесняясь в выражениях, многое разъяснил Жаку.

— Так ты здесь по блату бульдога? — спросил он Жака.

— Какого бульдога?

— Я говорю о Брисаке. Ведь это он тебя устроил сюда?

— Он.

— Да, некрасиво получилось. Он отказался принять на работу одного товарища, чтобы устроить тебя… А тот — член профсоюза и женился всего два месяца назад.

— Я об этом ничего не знал.

— Ясно. Во всяком случае, мы тебя предупреждаем: шпиков и так здесь достаточно.

Жак вскоре понял, что на кухне все ненавидят Брисака не меньше, чем надзирателя Бекера. Стоило кому-нибудь из служащих ослушаться Брисака, как тот немедленно его выгонял. Он грубо приставал к женщинам, и говорили даже, что он самыми неприглядными способами пытается добиться благосклонности у молоденьких учениц, но в это Жак не верил. Ходили еще слухи, что во время войны, когда в «Лютеции» находился штаб гестапо, Брисак с Бекером были на лучшем счету у гитлеровцев.

С Клюзо дело обстояло иначе. Его частная жизнь была безупречна, и вел он себя, как вельможа. На работу он приезжал в собственном ситроене. Говорили, что он миллионер, имеет под Парижем замок в Солоньи и состоит акционером гостиницы «Лютеция». Все перед ним дрожали, но он действовал открыто и никогда не наносил удара в спину. Он был требователен ко всем, и к себе тоже.