Народу в зале прибавилось – на одного или два человека. Не толпа, прямо скажем. Когда участников на торгах мало, это хорошо – некому задирать цены. Для туристов слишком холодно – в зале не ощущается ни азарта летней охоты за антиквариатом, ни гламурной ауры телевизионного «реалити-шоу». Просто несколько ничем не примечательных, тепло укутанных людей стоят, засунув руки в карманы, смотрят на часы или проверяют телефоны.

Вот пришли еще два торговца антиквариатом, знакомые Сэма; он кивает им, они кивают в ответ. Он вел дела с ними обоими – сдавал им то, что было по их части, но не по его. Он обычно не связывается с викторианской мебелью – для квартиры-кондоминиума она слишком крупная. И с мебелью военного времени тоже – на его вкус, она слишком одутловата и в окраске преобладают багровые оттенки. Он предпочитает мебель более изящных, чистых очертаний. Легкую. Не такую слоноподобную.

Влетает суетливый аукционист – с опозданием на пять минут, со взятым навынос кофе и пакетом «дырок от пончика» в руках. Он раздраженно смотрит на пустой зал и включает ручной микрофон – можно и обойтись, они ведь не на футбольном матче, в конце концов, но, видимо, аукционисту хочется почувствовать собственную важность. Сегодня с молотка идут семь отсеков – семь владельцев не соизволили продлить хранение или явиться за своими вещами. Сэм торгуется за пять лотов, четыре выигрывает, а пятый упускает – так выглядит правдоподобнее. На самом деле его интересует только второй по счету отсек, номер 56 – этот номер был написан на бумажке в конверте, и именно там будет спрятан секретный груз – но Сэм всегда старается перекупить несколько.

Когда собственно торги заканчиваются, Сэм платит аукционисту, и тот отдает ему ключи от четырех отсеков. «Вы должны вывезти вещи в двадцать четыре часа, – напоминает аукционист. – Вымести подчистую, такие правила». Сэм кивает. Правила ему известны, но говорить об этом смысла нет. Этот козел явно готовится стать тюремным охранником, политиком или другим мелким божком. Не будь он козлом, предложил бы Сэму «дырку от пончика» – неужели он намерен в одиночку сожрать весь пакет? Ему не мешало бы ограничить калории – но, похоже, он не склонен делиться с ближними своими.

Сэм топает к лавчонкам через дорогу, подняв воротник и замотав подбородок шарфом от ледяного ветра. Он берет в «Тим Хортонс» кофе (две ложки сахара, две сливок) и собственный пакет «дырок от пончика», шоколадных, в сахарной глазури, и возвращается на склад, чтобы не спеша обследовать новые приобретения. Надо подождать, пока прочие участники аукциона свалят – Сэм не любит, когда ему дышат в затылок. Номер 56 он оставит на самый конец – к тому времени уже точно все уйдут.

Первый отсек до потолка заставлен картонными ящиками. Сэм заглядывает внутрь: черт, книги почти сплошняком. Он ничего не понимает в книгах, так что договорится со знакомым букинистом: если там окажется что-нибудь ценное, Сэм получит процент от выручки. Автографы авторов – это обычно хорошо, хотя бывает, что и нет, если этого автора никто не знает. Если авторы покойные, это иногда хорошо; правда, автор должен быть не только покойным, но еще и знаменитым. Альбомы по искусству – это обычно хорошо, зависит от сохранности. Среди них попадаются редкие.

В следующем отсеке нет ничего, кроме старого мотороллера – легкого, итальянского, трехколесного. Сэму такое ни к чему, но желающие найдутся. В крайнем случае пойдет на запчасти. Он быстро переходит к следующему отсеку. Шевелись, а то отморозишь яйца – отопления на складе нет, а на улице все холодает.

Он находит следующий отсек, вставляет ключ в замок. Говорят, третий раз за все платит – а ну как сейчас он найдет клад? В такие минуты он все еще ощущает легкую дрожь предвкушения, хоть и знает – это все равно что верить в Санта-Клауса. Он поднимает рулонную дверь и включает свет.

Прямо перед входом висит белое свадебное платье с юбкой вроде огромного колокола и пышными рукавами-фонариками. Оно упаковано в прозрачный пластиковый чехол на молнии, словно только что из магазина. Похоже, его ни разу не надевали. На дне чехла лежат белые атласные туфельки, с виду новые. К рукавам приколоты длинные, по локоть, белые перчатки на пуговках. Все вместе слегка пугает, подчеркивая безголовость: хотя, приглядевшись, Сэм видит белую фату – она прикрывает плечи платья наподобие шали. К фате прикреплен белый веночек из искусственных цветов с жемчужным песком.

Кто это мог оставить свадебное платье в отсеке на складе? – недоумевает Сэм. Женщины так не поступают. Они могут повесить платье в гардероб, или сложить в сундук, или еще что-нибудь вроде этого, но никак не отправить его на склад. Интересно, где Гвинет держит свое? Сэм не знает. Впрочем, ее свадебный наряд был намного проще. Они не затевались со свадьбой «как положено», с венчанием, с кучей гостей: Гвинет сказала, что такие вещи обычно делаются для родителей, а ее родители умерли. Родители Сэма – тоже; во всяком случае, так он ей сказал – ему совершенно не улыбалось, чтобы его мамаша разинула пасть и выложила Гвинет что-нибудь из «забавных» похождений его молодости. Гвинет только растерялась бы. Ей пришлось бы выбирать из двух версий реальности – его и матери, – а подобная дилемма напрочь убивает романтику.

Так что они быстренько расписались в мэрии, и Сэм унес Гвинет на крыльях любви – на Каймановы острова, где их ждал сказочный медовый месяц. Окунуться в море, выйти из моря, поваляться на песочке, полюбоваться луной. За завтраком – цветы на столе. Снова закат. Они сидят в баре, держась за руки, и он накачивает ее замороженными дайкири – ее любимым напитком. Секс по утрам. Он целовал ее, начиная с пальчиков ног, медленно продвигаясь снизу вверх, словно слизняк на салате.

«О Сэм! Это так… Я понятия не имела…»

«Расслабься. Вот так. Положи руку сюда».

Проще простого. Тогда Сэм мог все это себе позволить – пляжи, дайкири. Он купался в деньгах. У денег бывают свои приливы и отливы, такова их природа, но кредо Сэма – если деньги есть, их нужно тратить. Кажется, именно тогда, в медовый месяц, он покрыл тело Гвинет стодолларовыми бумажками. Нет, это он отмочил позже.

Он отодвигает юбку свадебного платья в сторону. Она жесткая, шелестит, потрескивает. Тут еще какие-то свадебные атрибуты: тумбочка, и на ней огромный букет, перевязанный розовой атласной лентой. В основном розы, но весь букет сухой, как мертвая кость. С другой стороны за белой юбкой стоит такая же тумбочка, а на ней – огромный торт под крышкой-колпаком, какие бывают в кондитерских. Торт покрыт белой глазурью и украшен розовыми и белыми сахарными розочками, а также фигурками жениха и невесты на самом верху. Он не разрезан.

У Сэма возникает очень странное чувство. Он протискивается мимо платья. Если он прав, то здесь будет еще и шампанское: на свадьбе положено шампанское. И точно, вот оно – три ящика, ни один не вскрыт. Чудо, что оно не замерзло и бутылки не полопались. Рядом – несколько ящиков с фужерами. Стекло, не пластик. Хорошего качества. И несколько ящиков белых фарфоровых тарелок, и большая коробка белых салфеток – полотняных, не бумажных. Кто-то сложил сюда на хранение всю свою свадьбу. Свадьбу с размахом.

За картонными ящиками обнаруживаются чемоданы – вишнево-красные, новенький комплект.

А за ними – в самом дальнем, темном углу – жених.

– Черт! – восклицает Сэм. Дыхание вырывается изо рта белым плюмажем, потому что очень холодно. Возможно, именно из-за холода в отсеке совсем не пахнет. Впрочем, задумавшись об этом, Сэм начинает ощущать сладковатый запах – хотя это, может быть, от торта – с ноткой грязных носков и оттенком стухшей собачьей еды.

Сэм прикрывает нос шарфом. Его слегка подташнивает. Это безумие какое-то. Кто бы ни приволок сюда жениха, этот человек точно был опасным маньяком, больным на голову фетишистом. Немедленно бежать. Позвать полицию. Нет, только не полицию. Нельзя, чтобы легавые сунули нос в последний отсек, за номером 56, – тот, который Сэм еще не успел открыть.