Русскость есть странный вид жизни, сын.

В том Тенявино, за Садами, – кладбище при старинном погосте; церкви же след простыл, звалась Троицкой, век семнадцатый; нынче кладбище общее, а не только дворянское. А в верстах двух от мельницы, бывшей дедовой, вверх по Лохне, есть там сельцо, звать Квасовка, где пишу сейчас, где владели мы… и хоромы боярские, и гумно, и конюшни, избы дворовых и погреба, церквушка, замкнуты стенкой белого камня: время тревожное. Всё окрест было наше. Здесь воеводил, в древние годы, предок-боярин. Вотчины след простыл; лишь Закваскины как плод барских утех остались. Кажется, что меня в ЧК сдаст Закваскин; ты и узнаешь.

К нам в окно ветвь черёмухи, холода; затоплю печь…»

Мой отец злился: всё про «бояр» и «русскость» вместо раскаяний, что, мол, случаем, против воли, кем-то обманутый, стал вредить новой власти. Кто он есть, Александр Квашнин, «враг народа», чтоб поучать жить?! Нет, пусть бы каялся, умоляя забыть его!.. Так роптал мой отец и думал: то спрыгнуть с поезда и вернуться на службу; то вдруг планировал сундучок снести в МГБ чекистам; то решал не искать сундучок, а лишь съездить в Тенявино либо в Квасовку, посмотреть на могилы, если остались. Всё. Бессознательно он рассчитывал в тех местах встретить память: речку, где возле родственной тени он удил рыбу, или созвездия, кои видел с салазок. К месту рождения съездить можно, это партийно, патриотично и по-советскому.

День, Москва, пересадка; час был в запасе. На Красной площади он не мог собрать мысли. Долго патруль проверял документы ст. лейтенанта, явно смятённого, и потомок бояр твердил про какой-то огрех. Попав затем в Мавзолей с Вождями, он смотрел на того, при котором рос с детства. Рядом, рукой подать, за кремлёвскими стенами крепко держат «штурвал страны» Маленков и Хрущёв, «титаны», мудрые люди «чистой души», «честь партии», «авангард земли»… Но о том, что в Кремле жили встарь Квашнины, не думал. Прошлого не было, а отдельное: меч Суворова, страстотерпие Сорского и поэзия Пушкина, – лишь почин для того, что принёс Октябрь.

На рассвете поезд вкатил во Флавск…

В неподвижном тумане он вышел к центру старого и большого села, имевшего статус города. Километр он шагал шоссе, после – к западу по всхолмлению… склон тёк в пойму, вдоль коей пашни… Наискось полз маршрут, чтоб, свернув, рухнуть вниз к мосту, где шумела речонка в тальнике и в черёмухе. Здесь – село (дворов в сто, видать), всё из древнего кирпича и камня, кровли железные… Солнце брызнуло, и туманы качнулись. Воздух, напоенный разнотравьем, скотными испареньями и печными дымами, зыбился. Шли куда-то косцы… Телега… Стадом коровы. Он двинул тропкой, явно рыбачьей, что от моста шла в ивы… вымок, испачкался… Вот развалины… Вьются ласточки… У плотины, грохочущей, – в тине треснувший жёрнов… В зарослях, под которыми быть должно было нужное, он опробовал известковые камни…

Здесь! сундучок!!

Открыв его, он взял вещи, плоское с круглым, бросил их в сумку и, задержавшись, стал мониторить из-за кустарника ряд домов вблизи. Был один по фасаду в целых пять окон (прочие по три) – явно кулацкий в прежнее время, нынче же ветхий, сильно обшарпан. Свиньи и куры рыли помойку, сохли обноски… вышел мужик с мальцом, следом женщина… Благороден строй, свергший выжиг ради беднейших! Он вздумал в Квасовку… У околицы речка чуть отклонялась… И он признал всё. Небо и вётлы и даже редкие здесь, к краю, избы стали знакомыми. Здесь отец его влёк в салазках, и, может, то вон окно светилось… Вид являл край Тенявино и д. Квасовку – там, за речкою, на яру, отделённом разлогами от тенявинского близ яра и, слева, дальнего, за покосом, яра с иным селом. Шаткой лавой минувши речку, он, кручей, – молод был, – прянул к Квасовке. Вот изба… древний красный кирпич, хлев каменный, сени тоже из камня, также три дерева, вроде, лиственки… Он стоял столбом. В окнах юркнуло, дверь открылась, выступил тип не в мешаной, а в конторской одежде: брюки и галстук. Следом вдруг – лик с насупленной бровью, пьяный и вздорный. Тип спросил: «Вы из органов по вопросу? Вы бы повесточку…» Различив знаки рода войск, он умолк.

«Слышь-ка, малый, ты! – гаркнул лик. – Как спуляю с ружжá в тебя, потому как я конник был!»

«Извините, конечно, – забормотал отец. – Я гулял-ходил и забрёл сюда. Интересный дом. Из старинных… Явно, да… Извините».

Тип, сверкнув из-под сросшихся бровок, вымолвил: «Николай я; отчеством Фёдорыч. Тут бухгалтером… Вам наш дом хорош? При царе строен, прошлого века. Вам бы отец сказал, да он выпивши на заслуженном отдыхе как герой войны; отдыхает. Он и колхоз тут строил. Мы старожилы, – Тип тронул галстук. – Нас звать Закваскины; кроме нас, тут ещё семья. Две семьи на три дома. Место красивое, да ведь как оно? К клубу тоже ведь хочется, к магазину, к городу ближе. Здесь же – отшиб, далёко, город шесть вёрст почти… Нам попало, Закваскиным. Кулаками травимые, немцем битые – а с родных мест ни-ни! Трудовой народ: я с отцом, сын, жена… После армии я сюда, бухгалтером… – Тип теснил собой пьяную стариковскую голову. – В этой Квасовке и живём в два дома, а их всего три. Заняли этот дом, больший, чтоб не пустым держать. А живал в нём кулак ли, белогвардеец… Я-то малой был, много не помню. Вычистили! – тип хмыкнул. – Враз раскулачили. А деревня, – эти вот избы, – древность. Старее Флавска».

«Что ты толкуешь?! – вырвался лик, ярясь. – Помолчи, пень-дурила! Баре дотоле жили тут в Квасовке! Мы, Закваскины, были их всегда! А тот самый Квашнин был барином, пил народную кровь».

«Бать, в дом подь! – тип перебил. – Знать, ходите? – хмыкнул. – Даже испачкались… Поймой шли? – Он, доставши расчёску, быстро и правильно зачесал свои волосы под столичный стиль. – Тут насмотришься с бухгалтéрских высот. Я в бюро к тому ж… Ваше имечко, гражданин-гость?»

Тот поспешил прочь вместе с отысканным «патримонием».

У церковных развалин он пересёк мост и зашагал во Флавск, чувствуя, что не сдаст содержимого сундучка и не будет жалеть, что бывал здесь.

Он свершил подвиг, выправив связь времён, и его ни на что не хватало; он с тех пор сломлен.

Я слушал радио, ведшее, что РФ не «допустит» чего-то там и «вмешательств в свои дела», связанные с Ичкерией (про начало второй войны после памятной первой); что, мол, правительство во главе с Лучшевсеховым «возродит экономику», а дефолты и кризис «в пользу развитию»… Хрюш-Наганов чеканил: «родину продали», но они нас спасут опять, коммунисты… Далее рейтинг «русских магнатов»: М. Ходорковский, Р. Абрамович, В. Алекперов, Б. Березовский (также Чубáйс, Кох, Фридман, Вексельберг, Дерипаска, Кукес и Йордан) … Песенка: «аби-дуби, дуби-ду»… Информация, что преклонные москвичи могут жить припеваючи за счёт некоей фирмы (номер лицензии), сдав ей право жилплощади, мол, дадут им субсидий и опекать будут всячески, фирма ждёт-с!

(Я вас слушаю, мы «Дар старости»… Пётр Иванович? хочет контрактик? денежек и цветной телевизор? Сказывай, что у вас… Да? одни проживаете? и в трёхкомнатной? Где квартирка-то? У Кузнецкого? А годков вам? Кайф, что нам звóните, Пётр Иванович! Братаны… то есть менеджер к вам приехает и, глядишь, договорчик: вы, типа, право нам, а «Дар старости» вам «Самсунг» даст, можно и денег, тысячек сто, рубль к рублику, хоть в Лас-Вегас… Я вам завидую! Мы тут паримся, а клиент… Мы честные, всё ништяк, сказал… Денег мало? стоимость хазы сотня штук долларов, а мы вам телевизорчик?.. Может, вы не подохнете десять лет, слышь… Что? мы «грабители»? Пётр Иваныч, шёл бы ты… Всё, закончили! Вспух тут: долларов… А я виллу в Барвихе сдам и с «фордá» в «жигуля», да? в Крым вместо Турции? А братве значит хер сосать? Старый пидор, глянь… Алё, слушаю… да, вы в «Хер…» Нет – в «Дар старости»! Фирма честная!

«Интермед плюс народ»… Из чего вы? Все вы и кремния! Что у вас? Аритмия и ишемия, язва желудка, климактерические процессы и камни в печени? Мало кремния! Вам не нравятся кожа, ломкие волосы, ногти? – в вас мало кремния! Помните, вы на четверть из кремния! «Интермед плюс народ» даст вам этот химический элемент! «Силициум» из Израиля, восемь долларов двадцать граммов! Медики знают, ваш русский кремний вам не поможет, только израильский! Вам продаст его «Интермед плюс народ»! Звоните нам!