Дамет: Тот же Алкимедонт и мне два выточил кубка. Мягким он ручки обвил аканфом, посередине Изображен им Орфей с лесами, идущими следом… [16]В аркадском «доме» Вергилия присутствует, конечно, и религия: Первый Юпитеру стих – все полно Юпитером, Музы! [17]Вот едва ли не единственное в сборнике упоминание о культах институциональной религии – и как оно необычно! Как это далеко и от чопорного римского благочестия былых времен, и от обожествляющего власть имперского официоза, и от стремительно набегающей с Востока волны эклектического мистицизма. «Все наполняющим» Юпитером освящены и стих, и каждое повседневное, сколь угодно малое дело, переживание, впечатление. Одной строкой определяется простая жизнь в свете Божества, слитого со своим творением, любящего, гневающегося, страдающего, поющего вместе с ним. Есть в «Буколиках» и настоящее мистическое воодушевление. Его вызывает отдельная сторона религиозного сознания автора – почитание страдания. Погибший жестокой смертью юноша-поселянин Дафнис получает доступ к вратам Олимпа, а у людей – честь, равную чести великих богов: Светлый, дивится теперь вратам незнакомым Олимпа, Ныне у ног своих зрит облака и созвездия Дафнис. Вот почему и леса ликованьем веселым, и села Полны, и мы, пастухи, и Пан, и девы дриады. Волк скотине засад, никакие тенета оленям Зла не помыслят чинить – спокойствие Дафнису любо. Сами ликуя, теперь голоса возносят к светилам Горы, овраги, леса, поют восхваления скалы, Даже кустарник гласит: он – бессмертный, Меналк, он бессмертный! Будь благосклонен и добр к своим: алтаря вот четыре, Дафнис, – два для тебя, а два престола для Феба. С пенным парным молоком две чаши тебе ежегодно Ставить я буду и два с наилучшим елеем крате́ра. Прежде всего оживлять пиры наши Вакхом обильным Буду, зимой у огня, а летом под тенью древесной, Буду я лить молодое вино, Ареусии не́ктар. (…) Вепрь доколь не разлюбит высот, а рыба – потоков, Пчел доколе тимьян, роса же цикаду питает, Имя, о Дафнис, твое, и честь, и слава пребудут! Так же будут тебя ежегодно, как Вакха с Церерой, Все земледельцы молить – ты сам их к моленьям побудишь! [18]Неутоленная, мучительная первая и единственная любовь, кончающаяся безвременной смертью, – не самый ли печальный земной удел? – становится преддверием блаженства, величия, божественной славы. Уже одно это, помимо пресловутых пророчеств Четвертой эклоги, должно было вызвать интуитивную симпатию к Вергилию у христиан[19]. С другой стороны, образ Дафниса в его апофеозе возвещает отнюдь не о бренности всего земного, не о том, что нужно презреть ради небесного царства, ради единения человечества с Богом – непреходящей и абсолютной ценности христианской религии. Светом обретенного им бессмертия Дафнис озаряет и благословляет не грядущий «оный век», а здешний мир и его жизнь, с ее непрерывной чередой рождений и смертей, радости и боли. Впрочем, подобным образом и народное, деревенское христианство почитает святых: как покровителей овец или пчел, как тех, кто своей молитвой подает в подобающее время посевам солнечное тепло или дождь, прогоняет от них вредителей.
Удивительно, но подобного почитания удостоился и сам Вергилий. Могильный склеп поэта в Пьедигротте, зеленом уголке Неаполя, под обрывистым склоном холма, рядом с устьем рукотворной пещеры[20], в течение всей христианской истории города посещался (и посещается поныне) как святое место, и за многие века церковь, кажется, ни разу не прилагала усилий к тому, чтобы уничтожить этот культ, никак не соприкасающийся с официальным католичеством. К праху поэта идут с мольбами и обетами большею частью те, кто слишком просты, чтобы оценить его как художника слова. Многие из них оставляют в старинной медной чаше записки, где обращаются к Вергилию как к близкому другу. Вот несколько записок, виденных автором этих строк весной 2011 года: Вирджи́, во-первых, ты молодец – за все, что ты сделал… Но кто, какой (непечатное слово. – П. Е.) заставил тебя прославлять этого (непечатное слово. – П. Е.) Августа на этом свете? Ты же велик, ты понимаешь людей и смерть. Но сейчас, может быть, еще больше, чем ты, меня волнует та, что сейчас со мной. Да, дорогой друг, это ты присматриваешь за Неаполем из своей прекрасной гробницы. Ты меня понимаешь. Партенопея[21] любит тебя. Спасибо тебе за всё. Пепе Чао, Вирджи́. Случай и моя подруга захотели, чтобы сегодня я оказалась здесь. Все так удивительно, и может быть, этого захотели мир и покой этого места, в момент, когда хаос и печаль заполняют мое сердце. Надеюсь, что с этого места может начаться мое возрождение. Клаудия Дорогой Вергилий, приди ко мне во сне и объясни, зачем я здесь. (Записка на итальянском и на грузинском:) Дорогой Вергилий, хочу пермессо ди соджорно[22], хорошей работы и счастья. Верю в твое чудо. Анна Дорогой Вергилий, я снова здесь, ибо это место меня зачаровало, вместе с моей милой подругой. Помоги ей… Вергилий, да помогите же наконец Неаполю! Используйте всю вашу магию и всю вашу поэзию! Дорогой Вергилий, я люблю Серджо и хочу быть всегда счастлива с ним. Мария Дорогой Вергилий, хочу, чтобы этим миром не вертели преступники. Спасибо. (Записка на русском:) Дорогой Вергилий! Ты велик. Помоги мне обрести семью и детей. Не теряя при этом своей карьеры. Люблю тебя. P. S. А еще здоровья родителям. Дорогой Вергилий, сколько радости! Благодарю тебя с земли, на которой живу. Дженнаро Когда мы приходим в это место, к нам приближается и в нас проникает красота поэзии. С высоты твоего рая, дорогой Вергилий, защити наш город. Лина и Энцо Дорогой Вергилий, прости, что я тебя беспокою… Но сейчас, в этот момент, я чувствую в себе такую близость к тебе и к твоей красоте… Мне 17 лет, учусь в классическом лицее «Дженовези», который обожаю и который дал мне возможность познакомиться с тобой. Я в трудном положении. Я влюблена в своего преподавателя, это именно он с таким мастерством посвятил меня в твою историю и дал мне полюбить тебя. Он женат, но я не могу отступить только по одной этой причине. Это безумно и (нрзб.), но у меня не получается не думать (нрзб.). Это невозможно, что с ним я становлюсь такой ранимой, и хрупкой, и влюбленной… Вообще я очень сильная, гордая и уверенная в себе, но с ним вся моя гордость пропадает, я лепечу как маленькая и не в силах вымолвить слова… Прошу тебя, с небес или из этих мест, которые тебя вспоминают с такой добротой, помоги мне, отец поэтов. Это все меня так волнует: твоя гробница, твоя эпитафия, воздух, которым дышит твоя поэзия. Всей душой твоя – в том, что пишу, и в том, что мыслю. К. P. S. А еще я обязательно приду почитать тебе мои стихи… вернутьсяБуколики, эклога III, 36–46. Впрочем, четыре кубка у Вергилия куда скромнее убранством (потому что реальнее), чем большой кубок, появляющийся в Первой идиллии Феокрита, чье описание, поистине волшебное, мы не приводим из-за его значительного объема. вернутьсяВ течение средневековья христианская культура опознавала в Вергилии «своего» решительнее, чем в ком-либо ином из поэтов или философов античности, благодаря предсказанию, сделанному им за несколько лет до рождения Христа: Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской, Сызнова ныне времен зачинается строй величавый, Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство. Снова с высоких небес посылается новое племя. К новорождённому будь благосклонна, с которым на смену Роду железному род золотой по земле расселится Дева Луцина! (…) (Буколики, эклога IV, 4–10) Независимо от смысла, который вкладывал в эти строки сам автор, сочиняя панегирик своему покровителю Азинию Поллиону, христиане видели в «новорождённом» Христа, в «грядущей деве» – Деву Марию, а в «Сатурновом царстве», вновь возвращенном на землю» – Царствие Божие. Стоит отдельного изучения вопрос, в какой мере рецепция эклоги Вергилия как пророчества могла способствовать сложению догмата о вечном девстве Марии, не находящего однозначного текстуального обоснования в Евангелиях. вернутьсяТак называемая Crypta Neapolitana, галерея длиной 711 м, прорытая римлянами в туфовой породе в 30-е гг. до н. э. для соединения Неаполя с портом Путеолы. В середине XVI в., при испанском наместнике Педро де Толедо, была значительно расширена в военных целях. вернутьсяПартенопе́я (др. – греч. Παρθενόπη) – дочь речного бога Ахелоя и музы Терпсихоры, одна из Сирен. Безуспешно попытавшись пением погубить Одиссея и его товарищей, вместе с сестрами бросилась в море. Ее тело, по легенде, волны выбросили на берег на месте будущего города. Образ сирены в неаполитанской культуре до сих пор выступает как олицетворение Неаполя, а имя Партенопея повсеместно используется в качестве неофициального названия города. вернутьсяPermesso di soggiorno (итал.) – документ, дающий иностранному гражданину право на долговременное пребывание в Италии. |
