Нет! Растерявшийся, озадаченный Глеб пытался вспомнить, где же все-таки он видел человека, известного теперь как треклятый Разрушитель.
И… вспомнил.
Очередная пассия Глеба (браку законному и стабильному он так и не сподобился) оказалась не чужда прекрасного. Что в небогатом, мягко говоря, провинциальном городке обычно было сосредоточено в двух местах: музее имени какой-то местной знаменитости, ныне почившей в бозе, да театре юного зрителя.
Этот-то театр пассия Глеба не только сама охотно посещала. Но и заманила как-то раз на спектакль его самого. Так вот, во время спектакля сия эстетка-энтузиастка легонько толкнула откровенно скучавшего Глеба локотком да зачем-то сказала, тыча пальцем в сторону сцены: «А ведь хорошо играют! Особенно вон тот… обаятельный мужчинка».
На что Глеб с ворчанием отозвался: «Этот… хе-хе… обаятельный как-то раз нам с пацанами за сигаретами бегал!»
И последнее не было хвастливым враньем в духе рыбацких и охотничьих баек. Пассия Глеба не знала, что понравившийся ей актер еще и подрабатывал — будучи на посылках у людей Виктора Каледина. Местного дельца, на которого работал и сам Глеб. Так что актеришку этого он вполне мог бы назвать коллегой. Правда, только в приступе нездоровой снисходительности. Забыв, что оный актер не ровня даже ему, Глебу, а так, шестерка. Низшее звено, что кормится объедками со стола нормальных пацанов. За что и бегает за сигаретами, например. Причем с благодарностью. В ТЮЗе-то он и вполовину столько не зарабатывал.
Сумел вспомнить Глеб и как звали актера-шныря.
— Илья… Криницкий?! — вырвалось у него.
И — о чудо: сам грозный Разрушитель теперь растерялся. Да вперил в Глеба взгляд: сперва недоуменный, а затем внимательный, изучающий. Не иначе, Глеб в точку попал. И названное оным имя с фамилией вовсе не являлись для этого типчика из пророчества пустым набором звуков.
— Илья, — словно окликнул озадаченного Разрушителя Глеб, — мне это… побазарить, в общем, нам нужно.
Именно так — «побазарить», а не сразу выстрелить в это личико несостоявшейся звезды.
Причина столь резкой перемены крылась в одной из привычек Глеба. Со времен беспокойной юности он привык делить все человечество на своих и чужих. Причем от чужих следовало ежесекундно ждать любой каверзы и подлости — а значит, лучше совершать ответную подлость самому, в том числе и вперед, так сказать, авансом. Со своими же, хоть и тоже конфликты возможны, но желательно бы все-таки сотрудничать. Помогать своим, поддерживать в меру возможностей и взаимных интересов.
Причем имелся тут один нюанс: в зависимости от ситуации Глеб мог счесть своим того, кого прежде либо относил к чужим, либо относился с откровенным пренебрежением. Вот, например старый знакомец-земляк, с коим вместе пришлось оказаться в этом далеком краю.
А коль так, то не мог Глеб Разрушителя, оказавшегося таким знакомцем-земляком, просто взять и застрелить — в упор и вероломно. По крайней мере, сразу не мог. Стремно же! Свой как-никак. Хоть и с оговорками.
Вероятно, Разрушитель и сам в свою очередь узнал Глеба. Когда подошел к нему почти вплотную — так близко, что даже и стрелять уже было необязательно. Глеб мог хоть мечом пронзить этого заигравшегося актеришку, хоть даже голыми руками шею сломать. Велико было искушение так и сделать. Но Глеб крепился из последних сил.
Наконец Разрушитель, он же Илья Криницкий, удостоил визави словесным ответом. Прозвучавшим к тому же на удивление обнадеживающе.
— По…базарить? — Криницкий не то переспросил, не то просто повторил неспешно, словно пробуя на вкус словечко из родного мира, — что ж, можно и побазарить. Пройдем…те. Со мной.
«Что ж, можно, гы-гы! Пройдемте, хе-хе, — про себя съязвил, передразнивая его, Глеб, — а актеришка-то ты хреновый, оказывается! Не получается у тебя варвара играть. Ишь, какие словечки проскакивают!»
Вслух, правда, он сподобился, напротив, комплименту. Хоть и не сразу.
— А нехило ты, земляк, поднялся, — с такой фразы начал Глеб «базар» после того, как они оба миновали крепостной двор, вошли в одно из каменных зданий с маленькими окошками, поднялись по паре лестниц, прошли темным коридором со сводчатым потолком и, наконец, оказались в комнате Ильи, — это ж надо! С простого шныря — и до авторитета. Да у таких пацанов крутых, вдобавок. Кому скажу — не поверят.
В комнате, к слову сказать, не было ничего особенного. Никакой роскоши. А из всей мебели — только кровать, небольшой стол с грубо сколоченным табуретом да сундук для личных вещей. Да и размеры помещения… если память не изменяла Глебу, даже он, боец подневольный, имел при арене в столице больше жизненного пространства.
Не иначе, общая нехватка места в крепости сказалась. Желающих за крепкими стенами поселиться было много, а строилась она без расчета на такую кучу народа. Отчего страдала, похоже, даже верхушка варваров.
На хвалебный пассаж Глеба Илья едва отреагировал.
— Ну… Москва ведь тоже не сразу строилась, — молвил он, пожимая плечами. А затем уставился на гостя молча и выжидающе. Чего, мол, пожаловал?
Встрече с другим выходцем из родного мира Криницкий если и удивился, то ненадолго. Крепкая память, помогавшая ему в бытность актером запоминать сложные роли, не подвела и теперь. Илья вспомнил, как Кирпич и Заноза рассказали ему перед отправкой про торгаша, добывавшего из этого мира драгоценные украшения. А еще — про «одного из пацанов», работавшего на некого «Серьезного Дядю». И которого оный «Дядя» заставил сунуться в злополучную дыру-пятно.
Что и говорить, мир тесен. И даже два мира.
А вот для Глеба, напротив, само присутствие в этом мире Ильи Криницкого явилось сюрпризом ненамного меньшим, чем стремительный подъем оного в местной иерархии.
— Каким вообще ветром сюда занесло? — спрашивал он.
— Кирпича и Занозу знаешь? — встречным вопросом отвечал Илья, — так вот… по их милости.
О том, как перед этим он сам накосячил, бывший актер, понятно дело, сообщать не стал. Счел лишним.
— Кирпича и Занозу, значит, — хмыкнул Глеб, не скрывая презрения, — ну, понятно. Сладкая, блин, парочка. По ходу, их самих надо было сюда совать. Чтоб в варварском плену друг дружку ублажали. Или варваров… хотя здесь, наверное, с этим строго. Как только Захарычу вообще не стремно с этими «голубками» дела вести!
— Захарычу? — переспросил не понявший Илья.
— Виктор Захарович Каледин, — с напускной важностью на грани иронии пояснил Глеб, — под ним хожу… ходил, то есть.
— Каледин, — Криницкий усмехнулся, — ну-ну. Уважаемый человек. Бизнесмен. Меценат. Помню, к нам в ТЮЗ заявился, важный такой. Бабла отсыпал, так директор наш возле него увивался, чуть ли не облизать был готов. Так оказывается, он еще и этот… Дядя Серьезный.
— Серьезней не бывает, — Глеб кивнул, а затем со вздохом перешел от простой беседы непосредственно к делу, — ну да ладно. Что было, то прошло. Я ведь вот чего к тебе заявился. Эти… ну, Империя Света. У них ведь нормальное государство. Блага цивилизации, все такое. Никто не голодает и бутылки не собирает… по помойкам не роется. На хрена варвары сюда полезли? И беспредел устраивают?
— Ну, во-первых, кто куда полез — еще вопрос, — парировал Илья, нахмурившись и не без недовольства в голосе, — имперцы тоже вон… то на варварские поселения свои виманы насылали. Лодки такие летающие. И с высоты магией атаковали. А как виманы я вроде отвадил, так целую армию нагнали. Народ от них по лесам прятался, пока все не объединились, решив бой дать. И кто здесь после этого беспредельщик?
Последний вопрос наверняка был риторическим. А если и нет, то Глеб все равно не думал даже на него отвечать. Но снова вспомнил сценку из ролика, показанного Норенусом Зорким. Ту, где варвар насиловал девушку из разграбляемой деревни.
— …а во-вторых, — продолжал бывший актер, ставший Разрушителем Магии, — тебе-то что? Ты ведь и сам, смотрю, к варварам примкнул. Невольников вон даже захватил для нас и пригнал. Скажешь, это не по беспределу было? Или они добровольно с тобой пошли? Впрочем, о чем я… надо понимать, что война есть война. Фабрика, но не звезд, а жестокости. Когда обе стороны «хороши»… если подумать.
