Кулик продолжал нас навещать. С дорогим заморским алкоголем и "Marlboro". Однажды он привёз из "загранки" "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына. Контрабандой. Родственники-Павловы встали в очередь, прочесть это произведение. Сам я не читал его, поскольку был ещё маленьким, но помню, как носились с этим "Архипелагом" мои родители. Насколько я знаю, дядя Саша, убеждённый коммунист, был особенно потрясён прочитанным. Это тот дядя Саша, который будучи молодым, ездил с женой Люсей в Москву на похороны Сталина и давился там в 1953 году.
Кулика на контрабанде всё-таки поймали, наконец. Сняли с пароходов на берег, но из партии вроде бы его не вытурили (типа, все возили), а только пожурили. На берегу ему предложили работать директором бани. К себе на работу, не знаю только кем, он звал и мою мать. Но она отказалась. Осталась в ВИТРе. С ВИТРом я ходил по праздникам на все демонстрации. ВИТРовский мамин начальник Юрий Тимофеевич Морозов, чья дочь вышла замуж за финна и жила в Финляндии, привозил оттуда и дарил моей матери финский кофе "Мокка". За хорошую работу. Так что кофе у нас в доме всегда был хороший. Моя мать - "кофейник", то есть сторонница кофе, я же вырос "чайником" - любителем чая.
Летом 81 и 82 года я снова ездил в пионерлагерь "Юный геолог". В лагере мы не сидели без дела. Там была секция бальных танцев, в которую ходили всем отрядом. После отсева, произведённого ведущим секции, осталось несколько танцевальных пар, которые должны были принимать участие в бальном конкурсе. В одну из смен в пару мне поставили девочку, которая занималась бальными танцами всерьёз. И с ней наша пара заняла I место в лагере среди всех отрядов. Нам вручили грамоту. Забегая вперёд, скажу, что последний раз я ездил этот лагерь в 1985 году в возрасте четырнадцати лет после седьмого класса. В лагере была строгая дисциплина, и за территорию лагеря выходить категорически воспрещалось. На каждом выходе из лагеря, будь то главные ворота или калитки, выставлялись посты из дежурившего по лагерю отряда. Всем особенно нравилось попасть в ночную смену на главные ворота. Там круглосуточно горел костёр, в котором мы пекли картошку, кидая её на угли, а также обугливали чёрный хлеб. Нам такая еда очень нравилась, хотя в столовой нас и так кормили отменно. Чтобы выходить из лагеря, необходимо было знать пароль, так что даже пионервожатые, не знавшие пароля, не могли покинуть пределы лагеря, а пароль менялся каждый день и сообщался кому нужно на утренней линейке, куда отряды выходили с красными знамёнами, хранившимися в пионерской комнате лагеря. Марш отрядов на линейке сопровождался барабанным боем (был целый отряд барабанщиков), а красный флаг на мачте посреди площадки, где проходили линейки, поднимался под звуки целого оркестра, состоящего из ребят-пионеров. Так вот, никто не любил попадать на вахту у красного флага, развевающегося целый день над лагерем, в дни дежурства отряда. За нарушение запрета покидать лагерь без сопровождения вожатых или с родителями провинившихся из лагеря выгоняли. Директор Евгений Владимирович Кожара был принципиально неумолим. Так вот, когда я был в лагере последний раз, я решил вместе ещё с двумя ребятами перелезть через лагерную ограду и сходить искупаться на озеро. Дело в том, что погода стояла солнечно-безоблачная, жаркая, а нас и не думали повести купаться (отрядами мы редко выбирались купаться, а чаще купались, когда приезжали родители и прочие родственники). Две трети срока моей последней лагерной смены (обычно я ездил в пионерский лагерь сразу на две смены) уже прошли, и мне было уже всё равно, что меня выгонят из лагеря, если засекут. В лагере нас хватились быстро, потому что лагерь был такой. В тот же день я был выгнан из лагеря. Кожара был упрям и не внимал просьбам моих родителей оставить меня до конца смены. По правде говоря, я уже был большой (целых 14 лет!), и мне в лагере уже было скучновато, поэтому я так легко пошёл на нарушение запрета покидать территорию лагеря. Это же романтика, искупаться без разрешения и быть выгнанным! Конец лета я провёл у бабушки Лизы в Бернгардовке, где находилась моя сестра. Кстати, моя сестра также посещала "Юный геолог". Она была в отряде барабанщиков. А однажды в это последнее моё лагерное лето кто-то плохо отозвался о моей сестре, и я со вдруг охватившим меня братским чувством накинулся с кулаками на плохо отозвавшегося. Об этом случае, какие мы хорошие брат и сестра, говорил весь лагерь. Мне было приятно от мысли, что этот слух дошёл и до моей сестры, и что я таким образом "поднялся" в её глазах, а то ведь я начал уже давно страдать комплексом вины перед сестрой за своё поведение в раннем возрасте.
* * * (Звёздочки ╧2)
В 1982 году сестра должна была пойти в третий класс, как и я когда-то, во вторую смену. Но это помешало бы ей посещать занятия в секции по спортивной гимнастике. (Сестра в третий, я - в пятый класс) И тогда отец пошёл в РОНО (районный отдел народного образования). Там он говорил примерно следующее: "Моей дочери необходимо перейти в другую школу, чтобы не бросать гимнастику. Но переводить следует моих обоих детей, потому что плохо, если они будут ходить в разные школы. И новая школа должна быть французской, так как мой сын уже начал изучение французского языка в четвёртом классе. И пусть новая школа будет не только французской, но и десятилеткой, а то 261-ая всего лишь восьмилетка, и если моих детей перевести сейчас во французскую, но восьмилетнюю, то через несколько лет им снова придётся переходить, чтобы перейти в девятый класс. Не слишком ли много будет переходов из одной школы в другую? Давайте их уменьшим, эти переходы, и определим их сейчас в десятилетку".
Ближайшей французской десятилеткой, до которой было бы удобно добираться на трамвае (целых шесть остановок на любом трамвае, а трамваев по утрам ходило много), оказалась средняя школа ╧479 на улице Новостроек, что рядом с Автовской. В неё-то мы сестрой и перешли. Я в пятый, а она в третий классы. Случилось это в 1982 году. Трамваи ходили двухвагонные. И мы с сестрой, выйдя из дома вместе, садились в разные вагоны трамвая, как будто мы вовсе и не брат и сестра (случай в пионерском лагере ещё не состоялся, но даже и после него по привычке мы ездили в разных вагонах). И в школе мы стеснялись друг друга, что мы есть брат и сестра.
На уроке французского языка класс делился на две группы. У каждой группы свой преподаватель. В одну группу были собраны те, кто хорошо учится, а в другую - те, кто плохо. В первой группе места для меня не нашлось, и меня "прописали" с двоечниками-троечниками. В этой группе занятия трудно было назвать уроком и фактически язык не изучался, а "проходился". Годами я учился в этой группе, а так и не выучился элементарному: склонять-спрягать, даже глаголы "быть" и "иметь" годами вызывали у меня трудности, и словарный запас также почти не пополнялся. Вот в такой бестолковой группе я учился с пятого по девятый классы (почему не десятый - чуть позже).
В пятом классе в школе начался новый предмет, ботаника. Учительница Варвара (отчество забыл), очень строгая, любившая покричать-поругать, влепила мне кол в дневник. Такой большой, красный. Я сейчас даже не помню за что. И моя Мать сразу прибежала в школу разбираться, хотя её никто не вызывал. Это был первый и последний кол в моей жизни. Двойки тоже мне ставили очень редко. Так что, родители, проверяя регулярно мой дневник, оставались довольными. Через год-два, когда Варвара вела у нас уже зоологию, я, боящийся её, и родителей, срисовал цветными карандашами в тетрадь окуня и пчелу, чтобы её задобрить, да так хорошо, что Варвара подумала сначала, что я вырезал их из учебника. Она принялась меня ругать, но когда узнала, что я их рисовал, а не портил учебник, то её гнев сменился на милость. И я попал в её любимчики за своё старание. Но я не был прилежным по её предметам! Я просто хотел её задобрить, чтобы она изменила отношение ко мне. Что и вышло.
