И думаю: «Когда же перерыв?»

Напоминает вывеска таверны –

мой батюшка был терпелив.

К шести часам матрос угрюмый Янис,

меня спасая, разгоняет всех.

И только на рыбалку мы собрались.

как валит снег.

Баллада о пароходном воре

Норд-ост крепчал.

Далёк причал.

До него ещё ночь пути.

Вор пароходный права качал –

искал, чего не найти.

От качки выводя

кренделя,

ударяясь о койки в твиндеках,

до последнего обирал рубля

каждого человека.

Каждый пластом

лежал на своём

месте, вцепившись во что-то.

А вору морская болезнь нипочём,

одна у него забота:

«Золота нет.

Бумажник – скелет.

Не пассажиры – голь!

Хоть этот в добротный пиджак одет.

А ну, дай сниму, позволь!»

Не мог никто

отстоять пальто,

фуфайку, портки, кепарь.

В две наволки злобно пихал он то,

что есть нищеты словарь.

Наверх,

куда всех

не пускают днём,

где второй и где первый класс,

полез он по трапу за длинным рублём,

не удовлетворясь.

А судно, то вбок,

(спаси меня, Бог!),

то вниз швыряло, да так,

что из «люкса» через порог

вылез, рыдая, толстяк.

Пока,

обняв, как братка,

часы снимал с него вор,

тот с помощью кулака

грозил на весь коридор.

– Знает народ.

кто тут плывёт!

Знает команда, факт.

Остановите пароход!

У меня был инфаркт.

…Днём, наконец.

отдали конец.

Был спущен на пристань трап.

Пастухом впереди овец

вор волочил свой скарб.

– Ну-ка, постой.

мой дорогой, –

сказал я ему. – Алло!

Всю ночь, как тень, ходил за тобой…

Ищите, где чьё барахло.

Вопль

Мы все умрём.

От истины столь пошлой

становится не по себе.

Живущий между будущим и прошлым,

и ты всеобщей подчинён судьбе.

И что б ни говорили, ни писали

от первых дней до нынешнего дня

узнаем точно мы с тобой едва ли

зачем тебя, его, меня

родили матери и похоронят внуки,

чтобы самим потом истлеть в гробу.

И к Богу мы протягиваем руки –

зачем такую нам избрал судьбу?!

* * *

Я, между прочим, пережил войну.

Я помню эту тишину,

что после взрыва бомбы

оседает...

Мать молодая, а уже седая.

С ней, наступая на шнурки ботинок,

бежишь ребёнком прятаться в метро.

Над самой головою – поединок

зениток с «юнкерсом».

Прожектора во тьме...

Уже тогда забрезжило в уме,

что я заброшен в сумасшедший дом.

…Не говоря уже о том,

что пережил потом.

Март на краю Москвы

Свет в глаза

до боли резкий.

Солнце. Снег. Голубизна.

Поле. Дали. Перелески.

Скоро сбудется весна.

Раньше было. Будет снова.

Но сегодня я стою

и, не проронив ни слова,

вешний воздух жадно пью.

За спиною город, люди.

Здесь же воля, тишина.

Раньше было. Снова будет.

Даль слепящая ясна.

За спиной трамваев грохот.

Скрип и скрежет тормозов.

Без людей мне очень плохо.

Слышу ваш ревнивый зов.

Сердцем к сердцу

до конца

быть бы в декабре и в мае…

Но не как близки сердца

в переполненном трамвае.

В аптеке

Век ХХ,

опершись о палку XXI века,

входит в аптеку походкой старого зека.

– Есть лекарство от СПИДа,