Когда я понял, что делаю, моей первой мыслью было — положить этому конец. Джим ничего не ощущал, когда это происходило, поэтому мне даже не нужно было ему рассказывать, и хотя я знал, что причина моих ужасных исследований была исключительно научной, то для человека это могло звучать… не так просто. Особенно, если какой-либо человек, который когда-нибудь потребует медицинских исследований, не соберётся намеренно узнать, что я сделал.

Поэтому, я перестал заглядывать в его сознание. Я не перестал прикасаться к нему, так как я был вполне способен к самоконтролю, и если бы я укрепил свои ментальные щиты, это было бы не потому, что я мог бы соблазниться тем, чтобы опустить их в присутствии моего капитана, а потому что в его присутствии они просто становились слабее.

Конечно, я не забывал. Забывание — это совершенно человеческое понятие, которое продолжает ускользать от меня.

Ум Джима был… ярким.

Чувство, которое оставляло меня… пустым.

Это единственное слово, которое очень близко подходит к описанию того, что произошло со мной после непродолжительного, самого короткого из прикосновений и достигающий места, которое было таким огромным и мерцающим, интенсивным и сложным и раскаленным добела и почти как северное сияние, почему я могу думать только о прилагательных, которые ассоциируются со светом и сиянием? Я получил только маленькое изображение, прежде чем я больше не прикасался к нему, поэтому я остался с эхом сияющих нитей, идей, и один, в полном одиночестве.

В моей жажде познания из всех тех вещей, которых я не знал, больше всего я жаждал познать Джима.

Больше его сияющих золотых эмоций и электрических ярких ощущений и того, как двигались его мышцы, когда я когда-то коснулся его шеи, и он напрягся, испугавшись при контакте, и его мысли были так точно и исключительно сосредоточены на прикосновении, и он был таким живым под моими пальцами…

— Спок?

Я хотел прикоснуться к его лицу, потому что это облегчило бы, быстрее, лучше, и я бы не ограничивался наблюдением, и я мог бы испытать, я мог чувствовать, возможно, однажды я был внутри, я мог понять…

— Спок! Ты хорошо себя чувствуешь?

Я сидел на своем стуле в своей каюте, и Джим положил руки на подлокотники, потому что мои руки были сложены у меня на коленях, и они должны были остаться там.

— Простите меня, капитан. Я нуждаюсь в отдыхе.

Это не было ложью.

— Да, потому что я смотрел на тебя некоторое время, и ты казался совершенно погруженным в свои собственные мысли. Как будто меня здесь даже не было, — улыбка Джима блестела, как свежий слой краски.

— Джим… Я ещё не полностью оправился от ощущений, которые я испытал вчера на Б. Велдене. Я извиняюсь, если я… немного менее работоспособен сегодня.

Это тоже не было ложью, и, по всей вероятности, это была единственная причина, по которой Джим вошёл в мою комнату, предварительно не спрашивая разрешения войти.

— Это хреново. Мне очень жаль, Спок. Я понятия не имел, что они будут такими… любителями пообниматься. Вот почему я пришёл, я имею в виду, что знаю, что ты не ожидал меня или чего-то ещё, но я думал…

Я ждал, когда он найдёт слова. Он выпрямился, отворачиваясь от меня.

— …Я думал, ты знаешь, как насчёт последнего раза, когда мы говорили… Я имею в виду, это не имеет никакого смысла, потому что последнее, что ты хочешь прямо сейчас, так это прикасаться к кому-то, я знаю, но я… Нет, я не знаю, и это то, о чем я прошу… Я думаю… это то, что я сделаю.

— Вы предлагаете… физическую поддержку?

Его лицо покраснело, и он печально усмехнулся.

— Не волнуйся, Спок, всё, что я предлагаю, это обняться.

— Да, это именно то, что я имел в виду.

Но я бы отклонил его предложение. Это было великодушно, но Джим не знал, что он должен быть защищён от моих нелогичных желаний.

— Итак… ты хочешь этого?

Под кожей Джима был мир, скрытый, запретный мир, который я хотел испытать. Но должен был удержаться от этого.

— Спок?

Я должен был защитить его от моего любопытства.

— Спок, ты снова делаешь это.

— Мои извинения ещё раз, я размышлял.

— Ох, — он был опечален моим признанием и повернулся, чтобы уйти. Как… нелогично. — Хорошо, тогда я оставлю тебя.

— Нет! — я быстро встал, так быстро, что стул, на котором я сидел, упал на пол и сломался из-за чрезмерной силы моего воздействия.

Джим был явно поражён, как и я, так как я склонялся к тому, чтобы лишний раз не демонстрировать полную степень моей физической силы среди экипажа.

— Хорошо, я пока останусь, — сказал он, его голос был успокаивающим и добрым. — Я буду здесь, если тебе нужно с кем-то поговорить или… ой, я не знаю, Спок, я не могу продолжать гадать всё время. Пожалуйста, скажи мне, что ты хочешь? Пожалуйста? Просто скажи мне.

Его глаза были огромными.

— Джим…

Но я не знал, чего я хочу. Потому что я хотел окунуться в его сознание и стать настолько поглощенным его увлечениями, что я не помню, что вчера чувствовал, чтобы быть настолько переполненным ощущениями, которые я не хотел знать, но я хотел погрузиться в текучий, дерзкий раствор мыслей Джима, которые полностью отличались от моих собственных, и всё же… и всё же…

— Джим, я…

Что-то происходило со мной.

Что-то случилось со мной. Что-то, связанное с Джимом, что-то, чего я не понял. Пока ещё.

— Я не знаю, — тихо сказал я, — я не знаю, чего я хочу.

Потому что я так же хотел защитить его от себя, чтобы защитить его хрупкие, легкоразрушаемые кости от моих нечеловечески сильных рук, которые жаждали прикоснуться, исследовать и объединить…

Было что-то в этом ужасно неправильное. Я не думал, я никогда не был таким, и не хотел быть с Джимом или кем-нибудь ещё, никогда.

— Хорошо. Ладно, Спок. Я скажу тебе кое-что. Мы сделаем это медленно, и если ты почувствуешь переполненность или вероятность, или… что угодно, ты просто скажешь мне, и я немедленно отпущу тебя. По рукам?

— Это было бы приемлемо. Спасибо, Джим.

Я произнёс эти слова, при этом думая, что это не «хорошая идея». На самом деле это было очень, очень плохо. Джим был таким нежным, и я… Я думаю, что он счёл бы это смешным, если бы услышал то, что я думаю о нём таким образом. «Да, Спок, это я, Джим Кирк, хрупкий цветок», — наверное сказал бы он, и его лицо расцвело бы в прекрасной, красивой улыбке, и я бы сделал всё, чтобы остановить свои губы от того, чтобы они искривились в ответной улыбке.

— Просто скажи, когда.

Он медленно протянул руки и подошёл ко мне, его лицо было так близко, элегантная, сильная линия его виска, тянущаяся к щеке и челюсти, была более соблазнительной, чем я мог себе представить.

— Ну что?

— Вы ещё не коснулись меня.

При этом он кивнул головой и немного усмехнулся, будто говорил: «Итак, тогда давай посмотрим, как это будет». И он медленно подсунул свои руки под моими и ласково обвился вокруг меня, постепенно сильнее сжимая объятие. Его голова прислонилась к моей щеке.

Я закрыл глаза.

— Это хорошо, Спок? Так лучше?

Это было так. Но я знал, как это может быть, насколько это возможно, если бы я позволил себе проникнуть немного глубже, чуть-чуть, за пределы щита, который был его кожей и моей, и каждым дюймом соприкосновения между нами.

Я напомнил себе, что стараюсь быть осторожным с его хрупким человеческим телом, когда я наклоняюсь лицом вниз, чтобы оно лежало у него на плече, и подтянул его к себе, потому что мои руки инстинктивно прижались к его спине.

Я сопротивлялся своим собственным импульсам с каждым барьером контроля, который у меня был. Мне потребовалось очень долгое и очень изнурительное время интенсивного сражения с моей собственной силой, чтобы не сдаться. Я знал, что моя человеческая сторона хотела снова погрузиться в сознание Джима, так нерационально, не заботясь о последствиях, которые может принести это действие.

— Спок?

Тогда мне пришло в голову, что объятие вовсе не было утешительным жестом.