Ответ на каждый из этих вопросов мог бы составить отдельную книгу, однако книги уже написаны, а вопросы встают перед людьми вновь и вновь.
Чего же ты хочешь от меня, Физиология?
Откроешь ли ты мне новые принципы? Станешь ли расхваливать общность жен? Ликург и иные греческие племена, татары и дикари испробовали этот способ[88].
Или ты полагаешь, что женщин следует держать взаперти? Турки прежде поступали именно так, а нынче начинают предоставлять своим подругам свободу.
Быть может, ты скажешь, что дочерей надобно выдавать замуж без приданого и без права наследовать состояние родителей?.. Английские литераторы и моралисты доказали, что это, наряду с разводом, самое верное основание счастливых браков.
А может быть, ты убеждена, что каждой семье необходима своя Агарь?[89] Но для этого нет нужды менять законы. Статья Кодекса, грозящая жене карами за измену мужу в любой точке земного шара и осуждающая мужа, лишь если наложница живет с ним под одной крышей, негласно поощряет мужчин заводить себе любовниц вне дома.
Санчес рассмотрел все возможные нарушения брачных устоев; больше того, он обсудил законность и уместность каждого удовольствия, исчислил все нравственные, религиозные, плотские обязанности супругов; одним словом, если издать его фолиант, озаглавленный «Dе Matrimonio»[90], форматом ин-октаво, получится добрая дюжина томов.
Куча правоведов в куче трактатов рассмотрела всяческие юридические тонкости, связанные с институтом брака. Существуют даже сочинения, посвященные освидетельствованию пригодности супругов к исполнению супружеских обязанностей.
Легионы врачей произвели на свет легионы книг о браке в его отношении к хирургии и медицине.
Следовательно, в девятнадцатом столетии «Физиология брака» обречена быть либо посредственной компиляцией, либо сочинением глупца, написанным для других глупцов: дряхлые священники, вооружившись золочеными весами, взвесили на них малейшие прегрешения; дряхлые правоведы, нацепив очки, разделили эти прегрешения на виды и подвиды; дряхлые врачи, взявшись за скальпель, разбередили с его помощью все мыслимые раны; дряхлые судьи, взгромоздившись на свои седалища, рассмотрели все неисправимые пороки; целые поколения испустили крик радости или горя; каждый век подал свой голос; Святой Дух, поэты и прозаики взяли на заметку все, от Евы до Троянской войны, от Елены до госпожи де Ментенон, от супруги Людовика XIV до Современницы[91].
Чего же ты хочешь от меня, Физиология?
Не хочешь ли ты, часом, порадовать меня более или менее мастерскими картинами, призванными доказать, что мужчина женится:
из Амбициозности… впрочем, это всем известно;
из Бережливости – желая положить конец тяжбе;
из Веры, что жизнь прошла и пора поставить точку;
из Глупости, как юнец, наконец-то вырвавшийся из коллежа;
из Духа противоречия, как лорд Байрон[92];
из Естественного стремления выполнить волю покойного дядюшки, завещавшего племяннику в придачу к состоянию еще и невесту;
из Жизненной мудрости – что и по сей день случается с доктринерами[93];
из Злости на неверную любовницу;
из Истовой набожности, как герцог де Сент-Эньян, не желавший погрязать в грехе[94];
из Корысти – от нее не свободен, пожалуй, ни один брак;
из Любви – дабы навсегда от нее излечиться;
из Макиавеллизма – дабы незамедлительно завладеть имуществом старухи;
из Необходимости дать имя нашему сыну;
из Опасения остаться в одиночестве по причине своего уродства;
из Признательности – при этом отдавая куда больше, чем получил;
из Разочарования в прелестях холостяцкой жизни;
из Скудоумия – без этого не обходится;
из Турецкой обстоятельности;
из Уважения к обычаям предков;
из Филантропических побуждений, дабы вырвать девушку из рук матери-тиранки;
из Хитрости, дабы ваше состояние не досталось алчным родственникам;
из Честолюбия, как Жорж Данден[95];
из Щепетильности, ибо барышня не устояла.
(Желающие могут без труда приискать употребление оставшимся буквам алфавита[96].)
Впрочем, все перечисленные случаи уже описаны в тридцати тысячах комедий и в сотне тысяч романов.
Физиология, спрашиваю тебя в третий и последний раз, чего ты хочешь от меня?
Дело-то ведь избитое, как уличная мостовая, привычное, как скрещение дорог. Мы знаем о браке куда больше, чем о евангельском Варавве[97]; все древние идеи, с ним связанные, обсуждаются в литературе испокон веков, и нет такого полезного совета и такого вздорного проекта, которые не нашли бы своего автора, типографа, книгопродавца и читателя.
Позвольте мне сказать вам, по примеру нашего общего учителя Рабле: «Сохрани вас Господи и помилуй, добрые люди! Где вы? Я вас не вижу. Дайте-ка я нос оседлаю очками. А-а! Теперь я вас вижу. Все ли в добром здравии – вы сами, ваши супруги, ваши детки, ваши родственники и домочадцы? Хорошо, отлично, рад за вас»[98].
Но я пишу не для вас. Коль скоро у вас взрослые дети, с вами все ясно.
«Добрые люди, достославные пьяницы и вы, досточтимые подагрики, и вы, неутомимые пенкосниматели, и вы, ядреные молодцы, которые пантагрюэлизируете дни напролет, и держите взаперти хорошеньких птичек, и не пропускаете ни третьего, ни шестого, ни девятого часа, ни вечерни, ни повечерия, и ничего не пронесете мимо рта и впредь».
Физиология обращена не к вам, вы ведь не женаты. Аминь!
«Вы, чертовы капюшонники, неповоротливые святоши, распутные ханжи, портящие воздух коты и прочие особы, напялившие для обмана добрых людей маскарадное платье!.. – прочь с дороги, осади назад! чтоб вашего духу здесь не было, безмозглые твари!.. Убирайтесь ко всем чертям! Клянусь дьяволом, неужели вы еще здесь?»
Пожалуй, со мной останутся только добрые души, любящие посмеяться. Не те плаксы, которые чуть что бросаются топиться в стихах и в прозе, которые воспевают болезни в одах, сонетах и размышлениях, не бесчисленные мечтатели-пустозвоны, но немногие древние пантагрюэлисты, которые долго не раздумывают, если представляется возможность выпить и посмеяться, которым по нраву рассуждения Рабле о горохе в сале, cum commentо[99], и о достоинствах гульфиков, люди премудрые, стремительные в гоне, бесстрашные в хватке и уважающие лакомые книги.
С тех пор как правительство изыскало способ взимать с нас налоги в полтораста миллионов, смеяться над правительством уже нет мочи. Папцы и епископцы, священцы и священницы[100] еще не так сильно разбогатели, чтобы мы могли выпивать у них; одна надежда, что святой Михаил, прогнавший дьявола с небес, вспомнит о нас, вот тогда того и гляди будет и на нашей улице праздник! Пока же единственным предметом для смеха остается во Франции брак. Последователи Панурга[101], не надобно мне иных читателей, кроме вас. Вы умеете вовремя взяться за книгу и вовремя ее отбросить, умеете радоваться жизни, понимать все с полуслова и высасывать из кости капельку мозга[102].
Люди, рассматривающие все в микроскоп, видящие не дальше собственного носа, одним словом, цензоры – все ли они сказали, все ли обозрели? Произнесли ли они свой приговор книге о браке, которую так же невозможно написать, как невозможно склеить разбитый вдребезги кувшин?
