Сочетание эвфемистической переносности лейтмотивного оборота с навязчивой до абсурда повторностью способствует его превращению в некий полубессмысленный словесный сгусток, своего рода междометие, ругательство, ритуальное заклинание. А родство эвфемизма с литотой и синекдохой — тропами, подменяющими нечто крупное, значительное, мощное чем-то меньшим, скромным, безопасным, — придает ему эмблематический характер, делая его компактной «мелочью», воплощающей целое, идеально подходящей на роль заглавной детали новеллы.
Литературные и фольклорные тексты на эротические темы изобилуют подобного рода эвфемизмами, так что в пространных иллюстрациях нет надобности[479]. Интереснее привести аналогичные случаи замещения не непристойных, а иных запретных смыслов, основанные на той же технике рефренного повторения, казалось бы, невинных выражений, сквозь которые просвечивает скрытое содержание и которые обретают в результате статус магических заклинаний.
Классический пример — знаменитая речь Марка Антония в «Юлии Цезаре» Шекспира (III, 2), в которой он многообразно варьирует, применительно к своим оппонентам Бруту и Кассию, оборот honourable men, начиная каждый раз с притворного согласия с ними, но постепенно подводя слушателей к противоположному мнению. Этот оборот проходит в тексте десяток раз, то с буквальными повторами, то с риторическими вариациями, и в заключение произносится одним из переубежденных Марком Антонием слушателей. В нижеследующем переводе М. А. Зенкевича слово honourable передано тремя почти точными синонимами (благородный, достойный, достойнейший), а в оригинале оно вообще всегда одно и то же.
АНТОНИЙ
Не восхвалять
я Цезаря пришел <…>
Здесь
с разрешенья Брута и других
, —
А Брут ведь
благородный человек
,
И те, другие,
тоже благородны
<…>
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма
достойный человек
<…>
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма
достойный человек
<…>
Но Брут назвал его властолюбивым,
А Брут весьма
достойный человек
.
Что Брут сказал, я не опровергаю
,
Но то, что знаю,
высказать хочу
<…>
Обидел бы
я Кассия и Брута,
А ведь они
достойнейшие люди
.
Я
не обижу
их, скорей
обижу
Покойного, себя
обижу
, вас,
Но не таких
достойнейших людей
<…>.
Боюсь обидеть тех
людей достойных
,
Что Цезаря кинжалами сразили.
ЧЕТВЕРТЫЙ ГРАЖДАНИН
Достойных
! Нет, предатели они.
[Шекспир 1959: 278–280]
С точки зрения тропики переосмысление лейтмотивного оборота дает здесь не столько эвфемизм, сколько иронию: смысл обращается в свою противоположность. Но родство с мопассановской техникой в ЭСМ не вызывает сомнений. Характерно, что и у Шекспира оно мотивировано своего рода цензурным — властным — запретом на прямое высказывание. Прежде чем предоставить Марку Антонию слово, пришедшие к власти убийцы Цезаря ставят условие, чтобы он не говорил о них плохо, хотя может говорить хорошо о Цезаре (III, 1):
БРУТ
Итак, возьми прах Цезаря, Антоний.
В надгробной речи
нас не порицай
.
Но Цезарю
воздай хвалу
как должно,
Сказав
, что это
разрешили мы
;
А иначе ты будешь отстранен
От похорон <…>
АНТОНИЙ
Быть по сему.
[Шекспир 1959: 273]
Марк Антоний соглашается и формально — по-эзоповски полагаясь на власть слова — держит обещание, несколько раз подчеркивая, что не хочет спорить с достойнейшими людьми (см. такие его слова, как не восхвалять, не опровергаю, обидел бы, не обижу).
Второй, не менее хрестоматийный, пример — тоже из пьесы, на этот раз не трагедии, а комедии, причем более близкой Мопассану и по времени, и по языку, ибо французской. Это диалог хитроумного Скапена с его скупым хозяином Жеронтом в мольеровских «Плутнях Скапена» (действ. II, явл. XI) о необходимости заплатить выкуп за его сына Леандра, якобы увезенного турками на галеру. Лейтмотивной становится фраза: Эта галера и ее расширенный вариант: Кой черт понес его на эту галеру? выражающий нежелание скупца расстаться с суммой в 500 экю, назначенной Скапеном, выдумавшим всю эту историю. Вот ключевые моменты диалога (в переводе Н. Дарузес):
Скапен. Сударь <…> Ваш сын <…> [Мы] пошли прогуляться на пристань <…> и, между прочим, понравилась нам одна отлично оснащенная турецкая галера. Вдруг молодой турок приятной наружности приглашает нас на эту галеру <…> Он нас принимает очень вежливо <…> Пока мы угощались, турок вывел галеру в море, а когда отплыли подальше от пристани, посадил меня в лодку и велел вам сказать, что если не пришлете ему со мной пятисот экю сей же час, то он увезет вашего сына в Алжир.
Ж. Черт знает что! Пятьсот экю? Ах он, разбойник! <…>
С. Теперь вам, сударь, надо скорей думать, как спасти от рабских цепей сына, которого вы так нежно любите.
Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Беги <…> скажи этому турку, что я подам на него в суд.
С. Помилуйте, какой же суд в открытом море?
Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Ступай к этому турку и скажи ему, чтобы он вернул мне сына, а ты останешься у него заложником, пока я не соберу денег.
С. <…> Неужели турок, по-вашему, до того глуп, что примет такого бедняка вместо вашего сына?
Ж. Кой черт понес его на эту галеру? <…> Так ты говоришь, он требует…
С. Пятьсот экю.
Ж. Пятьсот экю! Да есть ли у него совесть?
С. Ну, какая уж там совесть у турка!
Ж. Да знает ли он, что такое пятьсот экю? <…> Кой черт понес его на эту галеру?
С. <…> Ради бога, поторопитесь, сударь!
Ж. На, вот тебе ключи от моего шкафа <…> Возьми там все старье из большой корзины и продай его ветошнику, а потом ступай и выкупи моего сына.
С. <…> Да мне и ста франков за это не дадут <…>
Ж. Кой черт понес его на эту галеру?
С. <…> Бросьте вы эту галеру, подумайте лучше <…> как бы вам совсем не потерять сына <…>
Ж. Постой, Скапен, я схожу за деньгами <…> Так ты сказал, четыреста экю?
С. Пятьсот, сударь.
