1913 год
, —
Села
и
веси
,
Торговые дома
,
Какими сохранила их
Оптовые
особенно:
Русская
память
.
Кожевенные, шорные
,
Костромская, Ярославская
,
Рыбные, колбасные
,
Нижегородская, Казанская
,
Мануфактуры, писчебумажные
,
Владимирская, Московская
,
Кондитерские, хлебопекарни
, —
Смоленская, Псковская
Какое-то библейское изобилие, —
<…>
Где это?
Второй
волною
Мучная биржа,
Перечислить Сало, лес, веревки, ворвань…
Второй волною Еще, еще поддать…
Перечислить Ярмарки…
там
Хотелось мне
угодников
В
Нижнем, контракты, другие…
И местные
святыни
,
Пароходства… Волга!
Каких изображают Подумайте,
Волга!
На старых образах, <…>
Двумя, тремя и четырьмя
рядами. И этим
Молебные
руки
, Самым житейским,
Очи горе́, — Но и самым близким
Китежа звуки
До конца
растерзав,
В зимней заре. Кончить вдруг лирически
Печора, Кремль, леса
и
Соловки
, Обрывками русского быта
И
Коневец Корельский
, синий И русской природы:
Саров
,
Яблочные сады, шубка, луга,
Дрозды, лисицы, отроки, князья
,
Пчельник, серые широкие глаза,
И только русская
юродивых семья
,
Оттепель, санки, отцовский дом,
Березовые рощи
да
покосы
кругом. Как бусы, нанизать на нить
Так будет хорошо. И слушателей тем
пронзить
<…>
Список покрывает представительный круг явлений и предметов прошлого. Настойчиво подчеркиваются мотивы:
• памяти о прошлом (старую географию, русская память);
• имперской титулатуры (в виде перечня губерний);
• острого переживания (всякий перечень гипнотизирует, где это? еще, еще поддать, подумайте, Волга! до конца растерзав, кончить… лирически, пронзить);
• числительности (второй волною, второй волною, двумя, тремя, четырьмя рядами, 1913);
• топонимики (17 наименований) и вообще коллекционерского вкуса к наименованиям;
• метасписочности и овеществления списков (4 перечислить, перечень; появляется в тексте и собственно каталог: Страницы из «Всего Петербурга» <…> за 1913 год).
2
К категории дефицита с точки зрения «бывших» относится и реестр 12 воробьяниновских стульев и предваряющий его в порядке ретардации ряд аналогичных списков, которые материализованы ордерами, хранящимися у архивариуса Коробейникова («Двенадцать стульев»; 1927, гл. XI)[738]. Характерно и метасловесное внимание к самим экзотическим наименованиям, начиная с алфавитной организации архива.
— Есть буква В, — охотно отозвался Коробейников. — Сейчас. Вм, Вн, Ворицкий <…> Воробьянинов, Ипполит Матвеевич <…>
Рояль «Беккер» <…> вазы китайские, маркированные — четыре, французского завода «Севр», ковров обюссонов — восемь, разных размеров, гобелен «Пастушка», гобелен «Пастух», текинских ковров — два, хоросанских ковров — один, чучело медвежье с блюдом — одно, спальный гарнитур — двенадцать мест, столовый гарнитур — шестнадцать мест, гостиный гарнитур — четырнадцать мест, ореховый, мастера Гамбса работы…
— А кому роздано? <…>
— Это мы сейчас. Чучело медвежье с блюдом — во второй район милиции. Гобелен «Пастух» — в фонд художественных ценностей. Гобелен «Пастушка» — в клуб водников. Ковры обюссон, текинские и хоросан — в Наркомвнешторг. Гарнитур спальный — в союз охотников, гарнитур столовый — в Старгородское отделение Главчая. Гарнитур гостиный ореховый — по частям. Стол круглый и стул один — во 2-й дом собеса, диван с гнутой спинкой — в распоряжение жилотдела (до сих пор в передней стоит, всю обивку промаслили, сволочи), и еще один стул — товарищу Грицацуеву, как инвалиду империалистической войны, по его заявлению и резолюции завжилотделом т. Буркина. Десять стульев в Москву, в музей мебельного мастерства, согласно циркулярного письма Наркомпроса… Вазы китайские, маркированные…
— Хвалю, — сказал Остап ликуя <…> Хорошо бы и на ордера посмотреть <…> [Г]остиным гарнитуром мы, папаша, и ограничимся <…>
— Изволите ли видеть. Все в порядке. Где что стоит — все известно. На корешках все адреса прописаны и собственноручная подпись получателя <…> Может быть, хотите генеральши Поповой гарнитур? Очень хороший. Тоже гамбсовская работа.
Но Остап <…> схватил ордера, засунул их на самое дно бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура отказался[739].
3
Четырьмя годами позже дефицитный список появляется в стихотворении Мандельштама «Я пью за военные астры.» (1931), продиктованный его инвариантной темой отрезанности от мировых ценностей и склонности к их мечтательному перебиранию:
Я пью за
военные астры
, за все, чем
корили
меня:
За
барскую шубу
, за
астму,
за
желчь петербургского дня
.
За
музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин
,
За
розы
в кабине
рольс-ройса
и
масло парижских картин
.
Я пью за
бискайские волны