Чины двора Али-бея были следующие:

Юсуф, хазнадар-ага (или казнохранитель), грузин. Русван (sic), чухадар-ага (или хранитель одеяний), грузин. Отман (sic), селиктар-ага (или сабленосец), абхаз, и племянник Абу-Захапа. Осман-ага, сарикчи-баши (или тюрбаноносец), грузин. Юсуф, чубукчи-баши (или кальяно- и табаконосец), грузин. Хусейн-ага, имбрикчи-баши (или хранитель сосудов для воды, тазов для омовения и полотенец), черкес. Абдурахман-ага, салахер (или шталмейстер), синопец[38]».

Не надо быть большим специалистом, чтобы понять всю ценность для историка этих двух отрывков, так разительно и так детально конкретизирующих и подтверждающих приведенные выше в виде эпиграфа слова грузинского царевича[39]. В свое время эти слова выражали нечто, само собой разумеющееся. Так, во всяком случае, обстояло дело во второй половине XVIII столетия, и более чем очевидно, например, что встречающиеся в помеченных 1798-м годом приказах и обращениях Наполеона упоминания о мамлюках-грузинах отнюдь не были рассчитаны на то, чтобы их воспринимали, как некие научные откровения[40].

Стоило, однако, западноевропейской исторической науке всерьез обратиться к местным арабским источникам, и, под пером первого же так поступившего ее представителя, Ж. Д. Деляпорта[41], картина изменилась: термины грузин, грузинский оказались почти полностью изъятыми из употребления. Их место заняли термины — черкес, черкесский.

Общей участи не избегли и гораздо лучше других знакомые европейцам беи конца XVIII и начала XIX столетия, в том числе и последний из могикан мамлюкской системы в Египте — марткопский кахетинец Ибрагим-бей Шинджикашвили. Сравнительно еще не так давно краткие биографии возглавлявших борьбу с французами мамлюкских «дуумвиров», Ибрагима и Мурада, считались обязательными для большинства европейских энциклопедий. Для французских они обязательны и сейчас и так же, как прежде, содержат обязательное упоминание о черкесском происхождении как одного бея, так и другого. Но первый на поверку оказался кахетинцем. И возникает вполне обоснованное сомнение: а не был ли грузином и второй?[42] Или если не грузином, то, возможно, таким же черкесом, что и султан Черкесской «династии» Кансух эз-Захир (1498–1500), про которого тот же Деляпорт рассказывает с такой подкупающей невозмутимостью, что он «не знал никакого другого языка, кроме грузинского»[43].

Предоставим молодому поколению наших востоковедов вплотную заняться сложной и интересной проблемой уточнения национальной принадлежности бурджитских султанов (1382–1517)[44], сами же сосредоточим внимание на содержащейся в приведенном только что отрывке смысловой несуразице. Наиболее естественное, если не единственное, объяснение, которое можно ей дать, состоит в том, что как местными консультантами[45] Деляпорта, так и его источниками слово «черкес» применялось в том же, примерно, собирательном смысле, в каком русские, да и не только русские, начиная со второй четверти XIX века, пользовались и пользуются словом «кавказец». Точно так «черкесом» для египтянина мамлюкских времен был представитель любой из народностей, обитавших тогда в восточном Причерноморье.

Очень показательно в этой связи, что и для Луизиньяна области, откуда испокон века доставлялись в Египет будущие мамлюки, представляли собой некое этно-территориальное целое. Уже в самом начале, едва введя читателя в тот своеобразный мир, о котором он собирается ему рассказать, обстоятельный левантинец заявляет со всей ясностью:

«Эти невольники все родом из Иверии, которую обычно называют Грузией, Черкессией, или Абхазией и Мингрелией…»[46]

Правильно ли будет, в свете всего сказанного, в луизиньяновских «черкесах» продолжать видеть черкесов-адыге, то есть черкесов в обычном понимании этого слова? Едва ли. Ибо трудно предположить, чтобы в этом сравнительно немногочисленном верхушечном слое, явно построенном по принципу племенной замкнутости[47], было так много представителей инородной племенной группы.

Сказанное, само собою разумеется, не следует понимать расширительно и переносить с верхнего яруса мамлюкской военно-феодальной системы на всю массу воинов-мамлюков или, тем более, на все те многочисленные контингенты переднеазиатских, африканских и балканских наемников, из которых в XVIII столетии слагалась пехота египетских мамлюков, а также их легкая кавалерия. Да и в составе чисто мамлюкской части египетских вооруженных сил было не мало негрузин, в частности армян. Армянами были и многие из лихих кавалеристов овеянного славой Аустерлица мамлюкского эскадрона наполеоновской гвардии, в том числе и герой аустерлицкой атаки — лейтенант Шаин. В составе мамлюкской ударной конницы можно было встретить и представителей балканских и восточнославянских народов, и даже уроженцев Западной Европы.

На всем протяжении последних столетий своей истории мамлюки не выдвинули из своей среды ни одной фигуры, которая по важности сыгранной исторической роли могла бы сравниться с Али-беем эль-Кебиром.

Христианское имя Али-бея было Иосиф. Он родился в 1728 г. в Абхазии и был единственным сыном грузинского священника по имени Давид[48]. До нас дошло также имя младшей из его двух сестер — Яхут. Схваченный в возрасте 13 лет шайкой пленнопродавцев, Иосиф вместе с несколькими другими, одновременно с ним похищенными, мальчиками был продан крупному торговцу невольниками, Кюрд Ахмету, и вскоре затем доставлен в Египет.

Если слово «повезло» можно применить к мальчику, безжалостно оторванному навсегда от всего родного, то в Египте Иосифу сразу же «повезло»: он стал невольником самого выдающегося, самого богатого и самого могущественного из своих соотечественников в Египте — Ибрагим а-кьайа[49]. Подвергнутый обряду обращения в ислам, мальчик получил имя Али и был отдан в обязательное для всех мамлюков учение. Необыкновенная одаренность Иосифа-Али привлекла внимание Ибрагима-кьайа, и полтора года спустя молодой невольник был взят в дом своего господина. Дальнейшая его карьера была головокружительна: начав с должности имбрикчи-баши, он в двадцать два года был уже кешифом, то есть вторым после своего патрона лицом в данном «доме», после смерти главы «дома» становившимся его преемником.

Впрочем, Али не пришлось ждать смерти своего господина. В гораздо более прямом и точном смысле, чем Уорик был «делателем королей», Ибрагим, этот скромный кьайа каирских янычар и в то же время — полновластный хозяин Египта, был «делателем беев». В начале 1750-х годов[50] он сумел преодолеть в диване упорное сопротивление сторонников Ибрагима эль-Черкаси[51] (судя по всему, не без основания считавших данную «вакансию» своей) и сделать своего любимца беем.

Дальше показания источников расходятся. Часть из них утверждает, что возведение Али в беи так ожесточило членов обойденной группировки против Ибрагима-кьайа, что они организовали его отравление. Датой смерти этого могущественного человека Луизиньян и Марсель называют 1758 г., Вольней — 1757 г., другие — 1755 г. Что же касается сверхобстоятельного Джабарти, то у него написано, что Ибрагим-кьайа умер своей смертью[52] в 1754 г. и что Али получил звание санджак-бея лишь некоторое время спустя после того.