Закатив глаза, Юра развернулся и вошел обратно в комнату. Это была излюбленная мамина речь – о том, что у всех дети как дети, а только у нее ленивое животное, которое ничего не делает по дому. Конечно, Юра в действительности таким и был, почти никогда не убирал, не стирал вещи и не гладил их, только посуду за собой мыл, приучившись с детства. Но он же учился, и это компенсировало все безделье, которое только могло быть!

А больше всего Юрку бесило, когда мама начинала сравнивать его с Артёмом, ставя того в пример. Так и сейчас, чтобы не слушать этого, парень быстро принялся вываливать шмотки из шкафа, собираясь быстро закончить и все-таки поехать в общагу.

Одежды оказалось полно. На полках она была сложена более-менее аккуратно, особенно на верхних и тех, что посередине. Внизу грудились большие пакеты со старыми шарфами, шапками, перчатками и бабушкиными вязаными носками – их Юра сразу положил у двери, как ненужные. Отворив двустворчатую дверь в основное отделение, Барышев ненадолго застыл, обозревая объем работ. Куртки на вешалках, на верхней полке загадочные кульки, а внизу несколькими большими кучами грудился хаос.

С него Юра и начал. На пол полетели смятые рубашки и брюки, комки сложенных попарно носков закатились под кровать и под стол, на свет вылезли старые школьные рюкзаки, о существовании которых парень давным-давно забыл. Здесь же лежали учебники, точнее, те из них, которых не было в библиотеке и приходилось в старших классах покупать самостоятельно. Их выбрасывать почему-то не хотелось.

Извлекая на свет еще один, самый древний и потрепанный, рюкзак, Юра с интересом ощутил, что он не пустой, как предыдущие, что-то тяжелое было внутри, словно ждавшие своего часа сокровища, спрятанные там кем-то другим. Усевшись прямо на пол, Юра раскрыл заедающую молнию и высыпал содержимое портфеля на ковер перед собой, откинув ставшую ненужной вещицу куда-то назад. Здесь был настоящий клад любого тринадцатилетнего ребенка – игрушки из киндер-сюрприза, вырванные из школьного дневника страницы, продырявленный теннисный мячик, тетрис без батареек, настоящая коллекция наклеек с покемонами, грязный попрыгунчик, которым в свое время Юра выбил в квартире форточку.

Швырнув попрыгунчик в стену, Юра засмеялся, едва сумев от него увернуться, потом взялся за тетрис, бездумно потыкав в кнопки, потом развернул сложенную страничку дневника. Красным было выведено замечание об ужасном поведении на уроке истории, здесь же стояла жирная двойка по русскому – понятно, что Барышев избавился от такого компромата!

Уже поднося руку с листом к кучке мусора, насобиравшегося из шкафа, Юра перевернул страницу и тут же замер, резко похолодев.

Вот оно. Вот оно!

Там был карандашный рисунок, легкий, как паутинка, набросок в стиле японских мультиков: он, Юра, темноволосый, с прищуренными глазами и катаной в руках; и Артём, с более светлыми волосами и зажатым в пальцах свитком заклинаний. Персонажи, которых Тёма часто рисовал, а Юра придумывал для них разные истории, основываясь на мультиках и фильмах.

Сразу вспомнилось абсолютно все: всегда Юра завидовал другу, его умению так красиво и легко, без усилий, изобразить абсолютно все, что угодно. На неискушенный взгляд Барышева, эти рисунки были идеальными – нигде не замечал он неверных штрихов, искаженных перспектив или несоблюденных пропорций. Пытаясь подражать Артёму, Юра только психовал и ломал карандаши, ведь у него никто и ничего не получалось. Но своей зависти и огорчения он не показывал, поэтому напряжение копилось внутри, и однажды вырвалось наружу.

Были каникулы, Артём пришел с самого утра, принеся с собой большой, сделанный за прошлый день в художественной школе, рисунок – на листе А4, с тенями и полутонами, наклонивший голову и бьющий копытом конь. Юра как сейчас чувствовал то восхищение, смешанное с отравляющей все завистью, которое испытывал тогда.

- Вот я урод… - пробормотал Юра, чувствительно прикусывая нижнюю губу.

Вспоминать оказалось больно, но необходимо. Злые слова, которые произносил его рот, заставляя обескураженного Тёму молча и непонимающе отступать, комкая в руках превосходную работу. Ярость в глазах, холод, которым он окатывал своего лучшего друга, говоря, что он полнейшая бездарность, и что Юра все время только из жалости смотрел эти рисунки. И мрачное, но непродолжительное удовлетворение, когда Артём, обидевшись, запинающимся голосом прощался с мамой, захлопывая за собой дверь.

Юра всегда был отходчивым и всех людей вокруг судил по себе, потому на следующий же день решил, что Тёма его простил. Правда, поговорить так и не удалось – родители забрали Юру на море, а потом, когда он вернулся, что-то уже сломалось в отношениях друзей, и они постепенно, шаг за шагом, день за днем, скатывались в отстраненность, неприязнь, соперничество, вражду.

«А сейчас он не рисует, - подумал Юра, отчетливо вспоминая квартиру Левицкого, пустые стены, те самые, где в детстве висели его работы. – Из-за меня?..»

Пораженный этой догадкой, Юра встал, откинув все еще зажатый в пальцах старый листок, выглянул за дверь и, убедившись, что мама не замечает его, хлопоча на кухне, проскользнул в коридор. Обувшись, тихо притворил за собой дверь, и поспешил по лестнице вниз. Тёма живет недалеко, так что куртку можно не надевать, главное, чтобы он оказался дома.

Только оказавшись перед квартирой Левицкого с пальцем, прижатым к кнопке звонка, Юра впервые подумал – а что он скажет? Но времени решать не осталось, дверь отворилась, и удивленный Артём жестом пригласил его войти.

- Что-то случилось, Юр? – с легким беспокойством спросил он, открывая дверь в свою комнату, точно такую же, какой ее помнил Барышев с последнего визита.

- Нет… Да. Случилось, - сглотнув, Юра сел на неряшливо застеленную кровать, тут же поднялся и дошел до подоконника, отодвинув штору. Посмотрел с полминуты в окно, затем развернулся и медленно поднял взгляд на терпеливо ожидающего Левицкого. Нет смысла тянуть, раз он уже пришел сюда.

- Может, дать чай?

- Не надо, - нервная улыбка на миг отразилась на губах, тут же исчезнув. – Тём, прости меня.

Три слова, произнесенные таким тоном, что Артём сразу же понял, к чему они относятся, зависли в воздухе, словно застряв на иглах напряжения, возникших между парнями как невидимый барьер. Он держался почти целую минуту, и все это время Юре было ужасно стыдно, но он продолжал смотреть в глаза Левицкому, словно говоря тем самым: «Я искренен».

- Да что уж тут, - с трудом преодолевая эту стену, проговорил Артём. – Много времени прошло.

- Но ты не рисуешь теперь, - осторожно сказал Юра, боясь и одновременно желая услышать, почему это именно так.

- Юра… - со вздохом начал Артём, подходя ближе и тоже замирая у подоконника. – Мы детьми были. Я жалею только о том, что мы столько времени вели себя как идиоты и не поговорили.

- Я тоже жалею, - признался Барышев. – Теперь особенно. Извини, Тём?

- Слишком поздно извиняться, - серьезно произнес Левицкий, а потом неожиданно улыбнулся, добавив: - Я уже тебя простил.

Впервые за всю жизнь Юра понял смысл выражения «камень с души свалился». Это было действительно оно – что-то огромное, чью тяжесть ты, казалось, и вполовину не ощущал до этого момента, исчезло, и тебя силой сопротивления тянет вверх, к небу, заставляя душу расправить крылья, а улыбку появиться на лице.

Повинуясь минутному порыву, происхождение которого Барышев вряд ли смог бы объяснить, он шагнул ближе, обнимая Артёма точно так же, как было в университетской библиотеке, и целуя его с настойчивостью, которой раньше не проявлял. Этот поцелуй отличался от всех прежних, он был нежным и ласковым, словно изучающим, пьющим, почти не жадным, но все же берущим свое. Словно добравшийся до источника скиталец, Юра утолял жажду лаской и нежностью, исследовал губы Артёма, будто впервые, и тот отвечал, впуская его язык в рот, почти не дыша, чтобы не спугнуть этот момент.

Они оторвались друг от друга спустя несколько минут, когда зазвонил мобильный – Юрина мама наконец обнаружила его отсутствие. Но Барышев, не отводя взгляда от припухших Тёминых губ, отбил вызов и кинул телефон на кровать: