«Дорогой Барри, вдруг тебя порадует, если, остановившись где-нибудь по пути, ты найдешь в ящике мое письмо. Повеет чем-то привычным и уютным. Я все еще не могу забыть те несколько недель в инвалидной коляске, проведенных рядом с тобой. И теперь все кажется мне пустым и ненужным: тебя нет рядом, ты не знаешь, где я, и твои глаза смотрят на меня только в моем воображении. Оказывается, я просто не представляю, чем заняться теперь, когда все концы обрублены. Моей фантазии по силам лишь на несколько секунд воскресить твой образ.

У тебя все хорошо? Странное чувство возникает, когда я думаю о тебе. Не знаю, где ты, счастлив ты или нет, что ты вообще чувствуешь: усталость, гнев, одиночество, и у меня никак не получается установить с тобой телепатическую связь. Очевидно, слишком многие сейчас пытаются связаться друг с другом таким способом и телепатические узлы просто-напросто перегружены? Или я утратила эту способность, или ты отключился. Все может быть. И все плохо.

Но сейчас я не боюсь, как тогда, что с тобой что-то может произойти. Вероятно, ты едешь и не видишь поблизости ни одного Интернет-кафе. Вот и все. Надеюсь, ты скоро снова появишься, по крайней мере на экране компьютера. Посылаю тебе свои добрые мысли, если тебе нужно утешение, и знай — я хочу тебя, пусть тебя это порадует. Джун».

Во Флоренции я не искал Интернет-кафе и написал ей только в последний день, случайно на него наткнувшись. Потребности писать я тоже не ощущал. Действие моих мантр оказалось чересчур сильным: «один, один, один».

«Барри, вот и все. Завтра его привезут сюда, и моя жизнь изменится. Не знаю, как и когда мы сможем поговорить, но, насколько мне известно, в компьютерах Калим не силен и вряд ли сможет нас застукать. Думаю, в реальном времени мы будем общаться, когда он спит, а по электронной почте — в любое время. Если бы мне только удалось удержать твои глаза. Это моя защита, а может, и настоящая жизнь. Я боюсь и чувствую себя крошечной. Надеюсь, ты скоро вернешься из Флоренции и хоть чуть-чуть утешишь меня. Напишу, как только выберу момент. Джун».

Я чувствовал себя слишком усталым, чтобы отвечать сразу же, и потом, на следующий же день я собирался наладить видеоизображение. Перед тем как лечь, снова бросил взгляд в сияющие окна «аквариума». Это было так просто и хорошо, словно Джун все еще была там вместе со своим инвалидным креслом.

Программное обеспечение оказалось ни при чем. После перезагрузки экран остался черным. Тогда я надел рабочий комбинезон и кепку и попытался вспомнить, где оставил свой «опель-корсу».

У здания, где располагался мой «офис», имелся только парадный вход. Я не смотрел вверх, торопясь закрыть за собой дверь и, по возможности, незаметно проскочить внутрь. В надежде, что именно в этот момент она в окно не смотрит.

На клавиатуре лежало письмо. Компьютер не подавал признаков жизни — ничего удивительного, что у меня не было изображения. Я вскрыл конверт: записка от владельца, сообщавшая, что на несколько часов отключат электричество. Дата вчерашняя. Что этот тип забыл в моем «офисе»?

Я включил компьютер — электричество уже дали — и подошел к окну.

Калим сидел в инвалидном кресле и читал. Джун не было видно. У него были длинные черные волосы, резкие черты лица и, как я себе и представлял, смуглая кожа. Красивый мужчина. Его тело, очерченное мягкими линиями, насколько я мог видеть, было сложено пропорционально, вот уж точно — ни грамма лишнего жира. Я дал бы ему лет тридцать пять.

Вошла Джун со стаканом воды и тарелкой фруктов в руках: яблоко, очищенный апельсин и виноград. Поставила все это на журнальный столик и подвинула к нему кресло, чтобы Калим мог дотянуться, если захочет. Он даже не поднял головы, продолжая читать, и, как мне показалось, вообще ничего ей не сказал. Она постояла немного рядом с ним, потом отошла к письменному столу.

Мне сразу все стало ясно: она — служанка, живой робот. Будь у меня винтовка, я бы легко его подстрелил. Ведь можно было бы выстрелить несколько раз подряд, не опасаясь, что он убежит.

Камеры работали, и когда я запустил «Токер», имя Джун замерцало в окне. В углу экрана я видел ее: она сидела за компьютером.

Барри. Итак, я снова дома.

Джун. Я почувствовала. Несколько минут назад мне вдруг стало гораздо лучше. Твои глаза, твоя близость. Страшно рада. У тебя все в порядке?

Барр и. Да. Прости, что долго не писал. Слишком много проблем с самим собой и с тенями прошлого. Не сразу нашел Интернет-кафе, правда, по-настоящему и не искал.

Джун. Все в порядке. Самое главное — ты жив, ты снова здесь и все еще мой друг.

Барри. Больше. Гораздо больше, чем тебе бы хотелось.

Джун. Знаю.

Барри. Он там?

Джун. Да.

Барри. И как?

Джун. Дерьмо.

Барри. Я имею в виду твои чувства к нему.

Джун. С трудом подавляю презрение. Но забочусь о нем. Как медсестра или что-нибудь в этом роде. Сажаю на унитаз, расстегиваю брюки, приношу то одно, то другое. Он, правда, не замечает меня, за что я ему признательна.

Барри. Ты его презираешь?

Джун. Смешно, правда? Раньше я не испытывала по отношению к нему ничего подобного, только ощущала его презрение ко мне, а теперь все наоборот. И это тоже нехорошо.

Барри. Ты прекрасно знаешь, что можешь уйти от него в любой момент — нужно лишь решиться. У него нет на тебя никаких прав, и ты не обязана о нем заботиться.

Джун. Ошибаешься.

Барри. Это ты ошибаешься.

Джун. Интересно, наша с тобой переписка сохраняется в памяти компьютера?

Барри. Нет. А вот электронные сообщения сохраняются. Если не хочешь, чтобы их прочли, лучше уничтожь.

Джун. Но я хочу их сохранить. Они дороги мне, необходимы, чтобы не забыть, кто ты для меня.

Барри. Думаешь, он станет шпионить?

Джун. Понятия не имею. Надеюсь, нет. По-моему, ему это неинтересно.

На экране я увидел, что Калим двинулся на своем кресле в сторону столовой. Но предупредить Джун я не мог. Придется смотреть за тем, что будет дальше, стараясь себя не выдать. Нет, нужно все-таки что-нибудь сделать. И тут меня осенило.

Барри. У меня звонок, давай закругляться.

Джун. Хорошо. До скорого.

Теперь он был уже позади нее. Джун повернула голову и увидела, что Калим уставился на экран. Либо он молчал, либо говорил, почти не разжимая губ. Вот когда пригодился бы микрофон.

Она встала и захлопнула ноутбук. Потом вышла из комнаты. Калим остался и посмотрел в окно. Прямо мне в глаза. Я отвел взгляд.

Внезапно я почувствовал облегчение. Захотелось глубоко и эффектно вздохнуть, как учат на уроках вокала, но я этого не сделал — мешала близость моих объектов. Только теперь я осознал, чего боялся: Джун обнимает его, целует, гладит и утешает, а он — слабый, нежный, милый, беспомощный — нуждается в ее заботе и по-человечески глубоко ей благодарен. Я готовился к тому, что увижу какие-то признаки близости, приязни между ними, — это была бы справедливая кара за мою нескромность; со страхом ожидал возрождения страсти, сгорая от ревности и ощущения собственной беспомощности. Вместо этого я смотрел фильм по сценарию, на который мог только надеяться: отчуждение и холодность, заносчивый калека и отвергнутый ангел, — люди, ничем больше не связанные. Такими же, наверное, в свое время казались стороннему наблюдателю мы с Сибиллой.

Надеюсь, я не ошибся, осмелившись на глобальные выводы после единственного эпизода, и поклялся не думать о боли, которая ждет меня, если Джун вновь почувствует к нему влечение.

Что бы я сделал, займись он с ней сексом? Покончил с собой? Убил ее? Его? Смирился?

Из дома я позвонил владельцу офиса и в резких выражениях высказал ему недовольство тем, что он в мое отсутствие входил в помещение. После того что владелец там увидел, его это нисколько не удивило, и он огрызнулся в ответ. Я холодно, четко и с угрозой произнес: