Он спокойно писал в течение пятнадцати минут, затем начал рассредоточиваться. Он все чаще и чаще останавливался. Образ отрезанной головы Стэна Уриса в холодильнике все время старался вторгнуться в его мысли, окровавленной головы Стэна с открытым ртом, набитым перьями, вываливающейся из холодильника и катящейся по полу по направлению к нему. Он с усилием отогнал это от себя и продолжал писать. Через пять минут он выпрямился и посмотрел вокруг, убежденный, что сейчас увидит, как эта голова катится по старой черно-красной плитке бельэтажа, и глаза у нее такие же стеклянные и пустые, как глаза головы северного оленя в музее.

Не было ничего. Ни головы, ни звука, кроме напряженного биения его собственного сердца.

Ты должен держаться, Майк. Это просто мандраж, вот и все. Больше ничего.

Но это было бесполезно. Слова начали уходить от него, мысли, казалось, рассыпались в разные стороны. Что-то давило на его затылок, и давление, казалось, усиливалось.

За ним наблюдают.

Он положил ручку и встал из-за стола.

– Здесь кто-нибудь есть? – позвал он, и его голос эхом разнесся по залу, отрезвив его. Он облизал губы и попытался снова:

– Билл?.. Бен?..

Билллл... Бенин...

Вдруг Майк решил, что пора домой. Он просто возьмет с собой свою записную книжку. Он потянулся к ней и услышал слабые, скользящие шаги.

Он посмотрел вверх. Пятна света были окружены углубляющимися островками тени. Больше ничего.., по крайней мере, он ничего не мог увидеть. Он ждал, сердце учащенно билось.

Шаги послышались снова, на этот раз он определил направление. Стеклянный переход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Там... Кто-то... Что-то...

Двигаясь тихо, Майк прошел к абонементному столику. Двойные двери, ведущие в проход, были открыты и удерживались деревянными распорками, и он мог заглянуть внутрь. Он смог увидеть то, что казалось ногами, и с внезапным обморочным ужасом он подумал, может, это Стэн пришел в конце концов, может, Стэн собирается выйти из тени со своей книжкой про птиц в руках, лицо у него белое, губы пунцовые, на запястьях и до локтя открытые порезы. Я в конце концов пришел, -сказал бы Стэн. – На это ушло какое-то время, потому что мне нужно было вылезти через дыру в земле, но я в конце концов пришел...

Раздались его шаги, и теперь Майк мог явственно видеть ботинки – ботинки и рваные хлопчатобумажные штаны. Выцветшие синие тесемки болтались на лодыжках без носков. И в темноте на уровне примерно в шесть футов над этими лодыжками – мерцающие глаза.

Он схватился за поверхность полукруглого абонементного стола, не отводя взгляда от этих глаз. Его пальцы нащупали деревянный угол маленького ящичка – карточки с просроченными книгами. Меньший ящичек – канцелярские скрепки и резинки. Они были на чем-то металлическом и держали его. Это был нож для вскрытия писем со словами «ИИСУС СПАСАЕТ», выдавленными на рукоятке. Хрупкая вещица, которая пришла по почте от баптистской церкви Милости Господней как часть кампании по сбору средств. Майк не посещал службы в течение пятнадцати лет, но церковь Милости Господней была его родной церковью, и он послал им пять долларов – все, что мог. Он давно хотел выбросить это приспособление для вскрытия писем, но оно оставалось там, среди всего этого беспорядка на его стороне абонемента (сторона Кэрол всегда была безукоризненно чистой).

Он плотно обхватил его и уставился в затемненный проход.

Раздался еще один шаг.., еще один. Теперь рваные хлопчатобумажные штаны были видны до колен. Он мог видеть тело, которому они принадлежали: оно было большим, массивным, неуклюжим. Плечи были округлые, волосах нечесаны. Фигура была похожа на обезьянью.

– Кто вы?

Фигура просто стояла там, пристально его рассматривая.

Все еще испуганный, Майк пришел к мысли, что это не может быть Стэн Урис. Кто бы это ни был, это не Стэн У рис.

Фигура сделала еще один шаг, и теперь свет от лампы, ближайшей к проходу, упал на петли без ремня на джинсах вокруг талии.

Внезапно Майк узнал. Даже перед тем как фигура заговорила, он узнал.

– Привет, ниггер, – сказала фигура. – В кого ты тут кидал камни? Хочешь знать, кто отравил твою чертову собаку?

Фигура сделала еще один шаг вперед, и свет упал на лицо Генри Бауэрса. Он стал толстым и обрюзгшим, кожа имела нездоровый сальный оттенок, щеки опали и покрылись щетиной, и в щетине этой было белого так же много, как и черного. Три большие волнистые морщины выступали на лбу и над кустистыми бровями. Другие морщины скобками окружали уголки рта с толстыми губами. Глазки были маленькие и ничтожные внутри обесцвеченных мешков плоти – налитые кровью и бессмысленные. Лицо человека, год у которого идет за два, человека, которому в его тридцать девять лет набежало семьдесят три. Но это также было лицо двенадцатилетнего мальчика. Одежда Генри была все еще зеленая от каких-то кустарников, в которых он прятался днем.

– Ты не хочешь поздороваться, ниггер? – спросил Генри.

– Привет, Генри, – ему смутно пришло в голову, что он последние два дня не слушал радио, даже не читал газет, что было его каждодневным ритуалом. Слишком много происходило. Слишком он был занят.

Жаль.

Генри выплыл из коридора между детской и взрослой библиотеками и стоял там, глядя на Майка своими свинячьими глазками. Его губы разошлись в отвратительной усмешке, обнажив гнилые зубы.

– Голоса, – сказал он. – Ты когда-нибудь слышал голоса, ниггер?

– Чьи голоса, Генри? – он заложил обе руки за спину, как школьник, вызванный декламировать стихи, и переложил приспособление для вскрытия писем из левой руки в правую. Старинные часы, подаренные Хорогом Мюллером в 1923 году, мерно отсчитывали секунды в гладком пруду библиотечной тишины.

– С луны, – сказал Генри. Он сунул руку в карман. – Они шли с луны. Множество голосов.

Он помедлил, слегка нахмурился, потом покачал головой.

– Множество, но в действительности только один. Его голос.

– Ты видел Его, Генри?

– Да, – сказал Генри. – Франкенштейн. Оторвал голову Виктору. Ты, должно быть, читал об этом. Звук был как у громадной молнии. Потом Оно пришло за Белчем. Белч дрался с ним.

– Неужели?

– Да. Так я удрал.

– Ты оставил его умирать.

– Не говори этого! -Щеки Генри вспыхнули тусклым красным цветом. Он сделал два шага вперед. Чем дальше он проходил от пуповины, связывающей детскую библиотеку со взрослой, тем моложе он казался Майку. Он видел следы распада на лице Генри, но он видел также еще что-то: ребенок, которого воспитывал сумасшедший Батч Бауэре, стал с годами черт знает чем. – Не говори так! Это тоже: убивает меня!

– Оно не убило нас.

Глаза Генри злобно ухмыльнулись.

– Пока нет. Но Оно убьет. И я не оставлю вас, пока Оно не придет, – он вытащил свою руку из кармана. В ней была изящная девятидюймовая штуковина с отделкой под слоновую кость по бокам. Маленькая хромовая кнопочка блестела на одном конце этого сомнительного предмета прикладного искусства. Генри нажал ее. Шестидюймовое стальное лезвие показалось из щели на одном конце рукоятки. Он подкинул лезвие на ладони и двинулся к абонементному с голу несколько быстрее.

– Смотри, что я нашел, – сказал он. – Я знал, где смотреть. Его набухшее красное веко хитро подмигнуло.

– Человек на луне сказал мне, – Генри снова обнажил зубы. – сегодня прятался. Вечером подъехал на попутках. Старик. Я ударил его. Наверное убил. Бросил машину в Ньюпорте. Прямо за городской чертой Дерри я услышал тот голос. Я посмотрел в канаву. Там была одежда. И нож. Мой старый нож.

– Ты что-то путаешь, Генри. Мы сбежали и вы сбежали. Если ОНО хочет нас, оно хочет и вас.

Генри, нахмурясь, покачал головой.

– Нет.

– Я думаю, да. Может быть, ты и делал Его работу, но Оно не играло на фаворитов, правда? Оно получило обоих твоих друзей, и пока Белч дрался с Ним, ты убежал. Но теперь ты здесь. Я думаю, что ты часть Его неоконченного дела, Генри. Я действительно так думаю.