В проходе между сараями стоял и смотрел на меня ничем не примечательный мальчик примерно моего возраста. Тропа была узкая, а незнакомый мальчик нарочно уселся на корточки поперек и уставился на божью коровку, ползущую по цветку клевера. Я обошла юного натуралиста, прижимаясь к стене сарая. Мальчик смотрел на жучка так сосредоточенно, будто впрямь заинтересовался – им, а не мной.

– Знаешь, где много-много божьих коровок? – не выдержала я.

Он поднял голову:

– Где?

На такие вопросы есть готовые ответы-дразнилки. «Кто? – Дед Пихто!», «Че? – Через плечо!».

– Где, где – у тебя на бороде!

Тут бы броситься наутек – мальчишка чужой, прибьет, чего доброго. Но он рассмеялся, и я остановилась. Детское общение свободно от многозначительных пауз.

– Мальчик, пошли играть!

– Не, я на реку.

Над нами наверняка довлели одинаковые запреты.

– Разве тебя одного пускают?

– Я не спрашиваюсь, – пожал он плечом. – Папа в командировке, послезавтра только вернется.

– А мама?

– Мама далеко.

– Где? – я допустила оплошность.

– В Караганде, – усмехнулся он (еще один вариант ответа). – Мы в Иркутске живем, сюда я к отцу на каникулы приехал.

– Один?!

– Мама на самолет посадила, и я прилетел.

Оказалось, этот на редкость самостоятельный мальчик по имени Олег перешел уже в третий класс (я-то во второй). Мы поболтали о божьих коровках. Их жизнь действительно была ему интересна.

– Когда вырасту, стану энтомологом.

– Будешь изучать жучков?

– Всяких насекомых.

Мы миновали задворки общежития. Впервые иду купаться без взрослых. Вину побега затмевает новизна ощущения. «Прости, бабдуся, я скоро вернуся!» – думаю бесшабашно.

И вот в просветах улиц, как слюдяные пластинки, вспыхивает река. Наша Лена. Самая красивая река в мире, красивее нет, честное слово. Вода в ней студеная даже в зной, течение сильное… Хорошо ли плавает Олег? Я умею только «по-собачьи» и немного волнуюсь.

На пляже с десяток разновозрастных детей и толстый Боба. Я знаю Бобу, он из общежития, всегда ходит с братом Никиткой и Фаридом с набережной улицы. Успокаиваюсь: слышала, что Фарид отличный пловец.

Мальчишки немного старше меня, а сколько лет Бобе – непонятно. Он пузатый и мягкий, будто родители не очень умело слепили его из розового пластилина. На лбу залысины, щель тонкогубого рта всегда приоткрыта. Боба большой, но не взрослый.

Ребята нашли где-то сходни с железными поручнями – наверное, половодьем прибило, и катаются, как на плоту, приспособив Бобу в роли буксира. «Плот» не настолько надежный, чтобы отправиться в странствие, но вес двух огольцов держит крепко. Боба радостно машет рукой, и я рада – узнал.

Сбрасываем одежду и сандалии у валуна. Камень такой горячий, что на нем можно запросто жарить яичницу. Отсутствие купальника меня не смущает, в этом я пока равна мальчишкам – на мне шитые мамой сатиновые трусики. Быстренько снимаю с груди крестик, прячу в карман – ни к чему вопросы.

У-у, какая вода холодная! Но скоро мое взбодренное тело привыкает и блаженствует в прозрачных руках Лены. Река фантастически пахнет дождем, играет нами, не торопясь отпустить, и несется вдаль сверкающей параллелью. Движение волн никогда не кончается – невозможно поверить, но это правда.

Сидя на сходнях, как огромный китайский болванчик, Боба заливается счастливым смехом. Впряженные в веревку мальчишки бурлачат на совесть, он их дольше возил. Потом на сходни забираются четыре человека, я пятая, и мы не тонем! Настоящий плот!

Вдоль берега пролетает моторная лодка, оставляя за собой кипучий пенистый след. Качаемся на искусственных валах. Мгновение волна дыбом стоит надо мной, как бы в раздумье, и возносит на гребень – взлет с остановкой дыхания перед тем, как рухнуть в пропасть: вверх-вниз, вверх-вниз! В сердце – восторг, в животе – щекотка, от воды щемит нос. Выползаю на берег.

Солнце ослепляет глаза, сквозь алую плоть ладоней просвечивают тонкие кисти – косточки на шарнирах суставов. Зубы человека-конструктора отбивают автоматическую дробь. Нагретый песок шершав, но быстро впитывает влажность кожи, зябкость… Тепло, хорошо! Хорошо быть человеком.

Олег валится рядом. Улыбка, как фонарик, зажигает веселые карие глаза и все его смугло-румяное лицо.

– Здорово, правда?

– Правда! Здорово!

Рассказывает о Байкале, о тамошней природе. Я спорю: «Лена лучше! Таких сказочных скал, как на ней, поискать! Папин друг обещал одолжить моторную лодку, чтобы мы всей семьей съездили на Ленские столбы и на реку Чару за охтой – диким виноградом».

Удивительный мальчик Олег, с ним уютно и просто, словно мы знакомы сто лет. В Иркутске у него мама, отчим и сестренка, здесь – отец и жена отца. Отчим – неродной отец, как я понимаю… Нет, не понимаю. Не могу представить вместо своего папы чужого человека. Или мачеху вместо мамы. Некоторые взрослые – очень непонятные люди. Когда я вырасту, я женюсь на одном-единственном человеке и буду любить его до гроба. Жаль, что Олег уедет обратно в Иркутск…

Ветерок приятно задувает в подсохший затылок. Над нами проходят ноги. Толстый Боба с Никиткой идут куда-то по берегу. Никитка велит брату высморкаться, Боба послушный – блестящая нить летит по ветру.

Олег задумчиво улыбается в спину братьям. Они понравились ему, я заметила. Он им тоже.

– Э-эй! Идите сюда! – раздается крик Фарида с той стороны, куда направляются эти двое.

Еще ноги. Чуть погодя слышу:

– Аря-а!

Лень вставать.

– Ая-а-а! – вторит Фариду Боба.

Свое укороченное имя я не люблю, в школе те, с кем поссорюсь, дразнят меня «Аря-харя». Родные зовут Аречкой, будто спрашивают: «А речка?»

Я – речка. Поднимаюсь, стряхиваю с себя песчаные берега. Теку на зов друзей, хотя есть подозрение, что мальчишки хотели бы видеть Олега, но не знают имени – познакомиться не успели. Вот он, ваш Олег.

Фарид обнаружил небольшую лодку на сухом склоне у тальниковых кустов. В боку пробоина, задранный нос со свисающим обрывком цепи тоскливо устремлен к реке. Но ребята рассматривают не лодку.

– Муравейник! – восклицает Олег. Фарид нечаянно угадал его увлечение.

Крохотные зодчие ловко придумали возвести дом прямо в лодке. Передняя ее часть прикрывает строеньице от ветра с реки. Непрерывно снуют по холмику бойкие жители, крепят сильными лапками щепочки и песчинки, захватывают клещиками ртов грузы крупнее своих бисерных телец. Эти хлопотуны отдыхают только зимой?

Никитка обдирает для меня кору на ветке. Муравьиный сок – лакомство специфическое, от одного упоминания скулы сводит, как при виде лимонных долек.

– Подождите, я сейчас! – срываюсь, бегу к валуну. Денег у меня нет, но есть горбушка.

«Купцы» льнут к послюненным веткам и делятся с нами соком – кислее лимона, красной смородины и щавеля, вместе взятых! Сок обжигает уголки губ. Вокруг гудит шмель, привлеченный остатками пиршества, на обсосанных палочках. Сотни тружеников закапывают в кладовки крошки хлеба.

Для муравьев это, должно быть, манна небесная. Ею они будут кормить матку, чтобы она отложила личинки, из которых вылупятся новые строители, рабочие, воины и добытчики. Так сказал Олег. Он без труда стал центром притяжения всех глаз и ушей, даже в сонливом лице Бобы проснулся интерес.

– Давайте разроем? Посмотрим на матку с личинками, – предлагает Фарид и, не дожидаясь нашего согласия, размахивается веткой, как саблей, – срубить верхушку. Олег успел перехватить.

– Ты что?! – вспыхивает Фарид.

В воздухе пахнет дракой. Вне общежитского двора «бхай бхай» не используется, и Никитка расстроен – чью сторону взять? Плохо, что я не обулась, в сандалиях легче пинаться.

– Знаешь, почему муравьи – в лодке?