«Влюблённость начинается с того, что человек обманывает себя».

«Душу будет томить влечение к запретному».

«Я устал от себя сегодня вечером. Я хотел бы быть кем-то ещё».

И «А в наш век люди стали бояться самих себя и собственного сердца». А рядом его рукой приписано «Но это необходимо, учитывая то, кто мы».

Я почувствовал себя странно. Я не ожидал, что мысли такого меланхолического характера смогут привлечь внимание Холмса. Я хотел остановиться, но, обнаружив столько его примечаний, просто не смог, хоть это и было вторжением в приватность: никогда раньше я не встречал на страницах каких бы то ни было книг признаний от таких, как я, мужчин.

«Любовь, которую он к нему питает − а это, несомненно, самая настоящая любовь − чувство благородное».

«Совершенно верно, что я поклонялся вам с гораздо большим чувством, чем следовало бы испытывать к вам, как к другу».

«С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над мной».

«Я обожаю вас… Я хотел бы, чтобы вы были только моим».

«Конечно, я никогда ничего вам не скажу. Это невозможно. Вы не поняли бы этого. Я сам с трудом это понимаю».

Я был потрясён. Подозреваю, что если прочитать роман целиком, он будет выглядеть совершенно по-другому; но читая только те фразы, которые выбрал Холмс, я чувствовал, будто моё собственное сердце раскрывается передо мной на этих страницах; я как будто видел записанными большинство личных мыслей. И у меня складывалось впечатление, что Холмс это прочитал. Это меня напугало.

Но по размышлении я счёл, что он всё же не знает того, что я скрываю. Он не узнал бы меня на этих страницах. Если бы он узнал, он не стал бы так жадно искать моего общества и принимать мою помощь. Я сам научился не доверять до конца таким мужчинам, как я − как будто мы не были способны к самообладанию. Но на самом деле так долго сдерживая свои чувства, я обнаружил их в скупых словах, за которыми скрывалось столь многое.

Тем не менее Холмс не выбросил книгу от отвращения. Она оставалась под его подушкой, когда он спал.

Я перевернул страницу, и из книги выпал листок. Подняв его, я узнал свой собственный почерк. Я поднёс листок поближе к глазам. Он был вырван из блокнота, в который я записывал свои впечатления за день. Это оказалось небольшим исследованием характера Холмса. Я вспомнил, как он лежал на диване, когда я это писал; я описал мечтательное выражение его глаз, спокойствие, которое находило на него в моей компании, его тонкие, чувствительные пальцы, играющие с потухшей трубкой; глубокое восхищение, с которым я слушал то, что он говорит. Перечитывая всё это, я почувствовал себя разоблачённым. Возможно, этот конкретный листок не был выбран наугад. Холмс искал в моих записях чувства, как у Уайльда? И что он сделает, если поймёт, что нашёл их, и почувствует себя преданным?

Ощутив страх, я снова посмотрел на то место, откуда выпал мой листок и увидел там одно отмеченное им предложение: «Не отбирайте у меня человека, который делает мою жизнь абсолютно прекрасной».

Это звучало как ответ на мой вопрос, и когда я его прочитал, на моих глазах выступили слёзы; мне пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем я смог читать дальше. Там было «Как это произошло? Я не могу потерять его сейчас».

Я всё ещё смотрел на расплывающиеся перед глазами буквы, когда услышал шаги. Обернувшись на скрип двери, я увидел Холмса: он разрумянился от холода, а его глаза блестели.

− Уотсон, мой дорогой… − начал он, но остановился, увидев выражение моего лица. Его взгляд опустился на книгу в моих руках. Он побледнел, выпалил: − Простите, − и бросился прочь из комнаты. Я услышал, как он сбегает по лестнице.

У меня не было времени, чтобы обдумать, как лучше поступить. Я оставил в кресле книгу и побежал за ним.

Он уже достиг парадной двери, когда я его поймал и удержал за локоть.

− Пожалуйста, остановитесь, − попросил я, затаив дыхание. Он обернулся. Я поднял руку, чтобы сжать его плечо, но в ответ на этот жест он поднял свою, будто готовясь отразить удар. Если мир не был перевёрнут вверх дном за две минуты до этого, то он точно перевернулся вверх ногами сейчас.

− Холмс, − выдохнул я, − Какого чёрта? − Он выглядел так, как будто приготовился к борьбе. Я едва смог найти слова. − Вы подумали, что я ударю вас? Из-за книги?

Закрыв глаза, он вздрогнул. Когда он снова посмотрел на меня, его взгляд был одновременно дерзким и несчастным.

− Уотсон, вам никогда не приходило в голову задаться вопросом, почему такой химик и музыкант, как я, столь хорошо разбирается в оборонительном искусстве?

Мои мысли ещё больше запутались:

− Почему… Холмс… нет… я думал… что вы просто умеете всё.

Услышав это, он улыбнулся; осторожность исчезла с его лица, обнажив под ней печаль. Он смотрел на меня так, как будто уже меня потерял. Я снова поднял руку, чтобы взять его за плечо, но он меня остановил.

− Пожалуйста, − попросил я, − просто вернитесь наверх со мной.

Оказавшись в безопасности наших комнат, я, не зная, что делать, снова сел в кресло. Холмс же, подойдя к каминной полке, взял в руки трубку, но не зажёг её. Он выглядел смущённым наедине со мной в нашем собственном доме. Это разбивало мне сердце.

− Мой дорогой Холмс, мне так жаль, − сказал я ему. − Я не должен был брать вашу книгу, не спросив вас. Я предположил, что вы купили её из-за любопытства или какого-либо дела. Я позволил себе её открыть именно поэтому.

Он спросил меня:

− А сейчас, когда вы заглянули в неё?

− Я не знаю, что и думать, − признался я, но вспомнил фразу, которая врезалась в мою память. «Я не могу потерять его сейчас». − Вы должны знать, что никогда не потеряете мою дружбу.

− Вы не сможете мне этого обещать. − Он не смотрел на меня. − Вы говорите так, как будто понимаете то, что прочитали, но не думаю, что это так.

Ну, конечно, он счёл необходимым оскорбить мой интеллект даже в такой момент. Я чуть не рассмеялся; несмотря ни на что, он оставался самим собой. И теперь мне необходимо ему кое-что растолковать.

− Пожалуйста, − сказал я, − разрешите мне пообещать вам это в более чётких терминах; если смогу, я развею все ваши опасения. Холмс, вы не могли не шокировать меня этим примечаниями. Но вы не потеряете из-за этого моё уважение. Я отрезал бы себе руку, если поднял бы её на вас, независимо от всех ваших тайн. Даже если вы мне сейчас скажете, что вы нашли в этой книге себя и события вашей собственной жизни, я останусь вашим другом.

Услышав это, он недоверчиво усмехнулся, но из его позы ушла напряжённость. Я посмотрел на него, чтобы он мог увидеть мою искренность.

− Я вторгся в вашу личную жизнь, − сказал я. − Я хотел бы загладить свою вину. Я закрою эту тему, если вы этого захотите, и мы больше никогда не будем об этом говорить. − Я подождал, но он молчал. Он, казалось, боролся сам с собой. Я поднялся, чтобы встать перед ним. − Вы можете задать мне любой вопрос, который захотите. Я заставил вас поволноваться, дорогой друг; я хотел бы сделать всё для того, чтобы ваши страхи развеялись.

Когда он снова на меня посмотрел, я увидел, что тень тревоги всё ещё омрачает черты его лица.

− Как много вы прочитали?

− Думаю, что все ваши примечания и всё, что вы отметили для дальнейшего исследования, − ответил я. − Кое-что было очень красиво, а кое-что − печально.

Он нахмурился.

− Что же было печально?

− Когда он говорит о том, что боится себя и собственного сердца. О желании быть кем-то ещё некоторое время. − Я заколебался. − Я не могу поверить, что вы хотели бы этого для себя, Холмс.

Он покачал головой, но не улыбнулся.

− Вы всегда были воплощением доброты, Уотсон. − Он сделал паузу. Его голос, когда он заговорил снова, был нерешительным. − А что вам показалось красивым?

Это был наш шанс. Что-то в этой книге в равной мере разбередило его сердце и напугало. Если ему пришлось собрать всё мужество, чтобы об этом заговорить, я должен был объясниться так чётко и ясно, как смогу.