Но кровь Джостена вытекала из раны слишком быстро, чтобы можно было рассчитывать на спасение. Жизнь его уходила, и Джостен понял, что материю приложили к ране не для того, чтобы остановить кровь, а только для того, чтобы сберечь ее влагу до последней капли…

Когда Кьель приблизился к двум фрименам на расстояние выстрела, Гаран оглянулся, ища в лунном свете орнитоптер.

– Кажется, я слышал какой-то звук из орнитоптера.

– Наверное, это Джостен топает ножками от радости, – отозвался бортовой стрелок, не опуская оружия.

Пойманные фримены, дрожа, остановились на мелком песке. Они пригнулись и обнажили маленькие, безобидно выглядящие ножи.

Кьель громко расхохотался.

– Что вы собрались делать этими игрушечками? Ковыряться в зубах?

– Я выковыряю зуб из твоего трупа, – крикнул один из мальчиков. – У тебя, случайно, нет такого старого золотого зуба, вроде тех, какие продают в Арракине?

Гаран прыснул и посмотрел на своего напарника.

– Это становится забавным.

Идя друг за другом, патрульные зашагали по ровной песчаной площадке.

Как только они приблизились к мальчикам на пять метров, песок вокруг солдат взорвался. Из пыли внезапно возникли мужские фигуры, покрытые мелкой галькой и песком и выглядевшие, как восставшие из могилы мертвецы.

Гаран издал бесполезный предупредительный вопль, а Кьель выстрелил во фрименов, ранив одного из них в плечо. Пыльные фигуры рванулись вперед. Сгрудившись вокруг пилота, они так тесно обступили его, что тот не смог вскинуть лазерное ружье к плечу. Фримены атаковали с яростью кровососов, накинувшихся на кровоточащую рану.

Когда они поставили Гарана на колени, он издал тонкий старушечий крик. Фримены скрутили его так, что он мог только дышать и моргать глазами. И кричать.

Одна из одетых в белое «жертв» бросилась вперед. Молодой человек – это был Лиет Кинес – держал в руке маленький нож, над которым Кьель и Гаран потешались всего несколько минут назад. Юноша стремительно опустился на колени и, работая кончиком ножа – аккуратно, как ювелир, – вырезал глазные яблоки из глазниц Гарана, превратив их в два красных эдипова пятна.

Стилгар скомандовал:

– Связать этого и крепко держать. Мы доставим его в сиетч Красной Стены, пусть им займутся женщины. Они знают, что с ним делать.

Гаран снова принялся дико кричать…

Когда фримены бросились на Кьеля, тот, защищаясь, стал размахивать ружьем, словно дубиной, держа его за дуло. Цепкие руки ухватили ружье, и в этот миг Кьель удивил фрименов необычным поступком – он выпустил из рук оружие. Фримен, вцепившийся в ружье, от толчка не устоял на ногах и упал на спину.

Кьель ударился в бегство. Драться не имело смысла; схватка могла стоить ему жизни. Они уже повязали Гарана, а Джостен наверняка убит в орнитоптере. Он оставил мысль о поединке и побежал так, как не бегал никогда в жизни. Он бежал по темным ночным пескам от скал, от орнитоптера… прямо в пустыню. Фримены, конечно, могут его поймать, но для этого им придется побегать.

Задыхаясь, бросив на произвол судьбы товарищей, Кьель несся по дюнам, не разбирая дороги, не имея другой мысли, кроме одной: убежать как можно дальше…

– Мы захватили орнитоптер целым и невредимым, Стил, – сказал Варрик. Лицо его светилось от возбуждения и гордости. Командир мрачно кивнул. Умма Кинес чрезвычайно обрадуется этому известию. Теперь он, если нужно, сможет всегда воспользоваться орнитоптером в своих инспекционных поездках по сельскохозяйственным районам. А откуда взялся орнитоптер, никто ему не скажет.

Лиет посмотрел на ослепленного пленника, пустые глазницы которого прикрыли бинтами.

– Я видел своими глазами, что харконненовские молодчики сделали с Байларским Становищем… видел отравленную цистерну, замутненную воду.

Тело напарника было уже надлежащим образом упаковано и уложено в задний отсек орнитоптера. Труп отвезут в сиетч и передадут в руки мастеров смерти.

– Это не искупит и десятой доли страданий тех несчастных.

Подойдя к своему кровному брату, Варрик скривился от отвращения.

– Мое презрение к ним так велико, что я даже не хочу забирать их воду для нашего племени.

Стилгар взглянул на юношу так, словно тот совершил святотатство.

– Ты бы хотел, чтобы их трупы мумифицировались здесь в песке и чтобы их вода даром испарилась в воздух? Это оскорбление Шаи Хулуду.

Варрик покорно склонил голову.

– Это говорил не я, а мой гнев, Стил. Я не мог хотеть этого.

Стилгар поднял голову и посмотрел на восходящую красновато-коричневую луну. Все дело продолжалось не больше часа.

– Мы совершим ритуал тал хаи, чтобы их души никогда не знали отдыха. Они будут осуждены блуждать по пустыне до скончания века. – Голос его стал грубым и устрашающим. – Но мы должны при этом хорошо замести свои следы, чтобы никто не привел этих призраков в наш сиетч.

Фримены забормотали молитву, страх придал горечи радости мести. Стилгар напевал стихи древнего заклятия, а его товарищи рисовали на песке замысловатые фигуры, извилистые линии, которые должны были навсегда привязать души проклятых к дюнам.

На залитой лунным светом поверхности песка фрименам была хорошо видна фигура неуклюже бегущего бортового стрелка.

– Этот – наше приношение Шаи Хулуду, – сказал Стилгар, закончив петь заклятие. Проклятие тал хаи было совершено. – Мир будет пребывать в равновесии, и пустыня останется довольной.

– Пыхтит, как сломанный вездеход, – произнес Лиет, стоя возле Стилгара и вытягиваясь на цыпочках, чтобы не казаться маленьким рядом с командиром отряда. – Теперь осталось недолго.

Фримены собрали вещи. Все, кто поместился, забрались в орнитоптер, а остальные отправились в сиетч, пользуясь давно выработанной походкой, которая не производила неестественных для пустыни звуков и колебаний.

Бортовой стрелок продолжал бежать, охваченный слепой паникой. Теперь ему казалось, что он избежал опасности, что впереди брезжит призрак надежды, хотя бег через океан дюн вел его в никуда.

Всего через несколько минут за ним пришел червь.

При всей своей дьявольской злобности барон Владимир Харконнен никогда раньше не испытывал такой ненависти.

Как эта сука Бене Гессерит смогла сделать мне такую гадость?

В одно туманное утро он вошел в свой тренировочный зал, запер за собой дверь и приказал не беспокоить его. Из-за чрезмерной тучности он не мог пользоваться отягощениями и системами блоков, поэтому барон просто сел на пол и попытался поочередно поднимать ноги. Когда-то он отличался большой ловкостью в телесных упражнениях, а теперь даже такое элементарное упражнение давалось ему с большим трудом. В течение двух месяцев после того, как доктор Юэх поставил свой диагноз, в мозгу Владимира Харконнена возникали картины сладостной мести. Хорошо бы схватить Мохиам и постепенно вырывать из ее чрева внутренние органы – медленно, один за другим, – так, чтобы ведьма оставалась в сознании. Потом он бы позабавился с ее внутренностями, заставив ее смотреть на это. Уж он бы постарался доставить ей интересное зрелище… сжег бы печень, заставил бы эту суку сожрать ее собственную селезенку, а потом удавил бы Преподобную ее кишками.

Теперь понятно, почему Мохиам смотрела на него с таким самодовольным видом на банкете у Фенринга.

Это она меня искалечила!

Барон посмотрел на свое отражение в большом, во всю стену зеркале и в ужасе отшатнулся. Своими мощными руками он оторвал плазовое зеркало от стены и швырнул его на пол. Зеркало не разбилось, и Харконнен принялся гнуть его, отчего отражение приняло еще более жуткий вид.

Было ясно, что Мохиам отомстила ему за изнасилование, это барон понимал, но, с другой стороны, это она, ведьма, шантажировала его, заставив вступить с ней в связь первый раз. Это она требовала, чтобы он оплодотворил ее – дважды! – чтобы она родила от него дочь для Бене Гессерит. Это было нечестно. Это он жертва, а не она.