— Как ни жаль, но у меня и сейчас их нет, — сказал Оттер. — Они накрепко завязли в том инвестиционном фонде, поскольку бурения в Канаде пока безуспешны.
— Тут мне бы следовало вас предостеречь, — сказал Фогтман дружелюбным тоном, причем нимало себя к этому не принуждая.
И Оттер расхохотался, сердечно, с облегчением:
— От этого все равно не было бы проку.
— Не надо мне было вас слушать. А вот вам меня надо бы. Мы оба только бы выиграли, — рискнул ввернуть Фогтман. Он сказал об этом так, будто вспомнил глупость, которую они совершили вместе, и опять услыхал смех Оттера.
Я его убью, подумал он, но не сейчас. Сейчас надо идти дальше по следу, на который я вышел, И он сказал:
— Два мошенника вроде нас вечно сами себя оставляют в дураках.
— Да вы же выкарабкаетесь, — сказал Оттер, который, похоже, искренне забавлялся, и он какой-то частью своего существа — не рассудком — подхватил шутку:
— Конечно, сорняк не вянет. И инсектициды пока при нас.
— Да. При нас. К сожалению и слава богу. Я, конечно, не отчаиваюсь. И о вас помню. Хочу кое-что провернуть. Если дело выгорит, вы тоже свое возьмете.
— Обсудим, а?
— Обсудить можно. Но вы знаете, никаких претензий.
— Разумеется. Просто вы в свое время говорили о партнерстве и будущих проектах. Вот это я, собственно, и имел в виду.
— Ну что ж, — сказал Оттер — Только я послезавтра уезжаю. Марокко, Сенегал, Центрально-Африканская Республика, Судан. Ознакомительная поездка по заданию моих американских и бельгийских компаньонов. Само собой, проведу переговоры и по нашему делу. Через два месяца вернусь.
Фогтман закрыл глаза, тщетно стараясь что-нибудь придумать. Два месяца — это яма, которую ему не перепрыгнуть. Да Оттер и после опять улизнет. Надо прищучить его сейчас. Прищучить!
— Жаль, — протянул он. — Кстати, вам кланялась Катрин. Спрашивала о вас. Нам бы давно пора снова встретиться втроем. Провести вечерок.
— Непременно, — заверил Оттер, — непременно.
— Где же вы еще побываете?
— В Марракеше, Дакаре, Банги, Хартуме и, может, отдохну недельку в Египте. Хочу глянуть на пирамиды и могилы царей в Луксоре.
— Сказка, позавидовать можно, Прямо хоть не рассказывай Катрин, а то ведь сбежит от меня.
Оттер рассмеялся. Сыто и самодовольно.
— Ладно, скажусь ей вашим партнером, тогда толика вашего блеска падет и на меня.
— Извольте, — хохотнул Оттер, — и кланяйтесь ей от меня.
— Серьезно, я непременно должен поговорить с вами до вашего отъезда. Дело вот в чем. Я сейчас коренным образом перестраиваю свое предприятие. И тут возникают кой-какие сложности с финансированием. Мне действительно необходим ваш совет. Два месяца — чересчур долгий срок, волей-неволей придется искать иной путь, а я в общем-то не хочу.
— А о чем речь, — спросил. Оттер.
— Я полностью отсекаю мюнхенскую фирму от фабрик. И кроме того, в перспективе намерен освоить новый профиль.
— У вас трудности?
— И да и нет. Кризис. Правда, с интересными перспективами. Охотно все вам расскажу. Может, выкроите часика два?
Вместо ответа донесся неразборчивый сердитый звук. Потом все умолкло, я сердце Фоггмана бешено заколотилось в предчувствии, что все его чаяния вот-вот рухнут.
— Слушайте, — сказал Оттер, — если завтра в одиннадцать утра вы приедете ко мне в Кёнигштайн, я выкрою полтора часа.
Он еще посидел немного, потом тяжело встал и вышел в приемную, где фрау Эггелинг занималась уборкой. Ревизоры ушли час назад и, судя по их намекам, отзыв представят весьма неблагоприятный, а значит, его ждет высокая доплата. Но это случится не сегодня и не завтра, ну а все, что произойдет позднее, для него сейчас почти нереально.
Когда лифт поехал вниз, он почувствовал себя плохо, и даже когда вышел на улицу и глубоко вздохнул, лучше не стало. Его шатало от слабости, сердце отчаянно колотилось, а сил не прибывало, и он брел по стенке, чтоб прислониться, если будет вовсе невмоготу. Надо идти, дышать поглубже. Не ложиться же прямо тут, на дороге, надо идти, медленно, шаг за шагом.
Споткнувшись о выбоинку, он свободной рукой уцепился за край стены. Надо постоять. Вздох! Взгляд на витрину! Там что-то есть. Вертится. В самом деле, вертится. Гигантский перочинным нож в красной с серебром оправе, на вращающейся тумбе. Нож медленно выщелкивал из себя большое и малое лезвия, открывалки для банок и бутылок, ногтечистку и раскрытые ножницы, потом снова вбирал этот арсенал в свое серебряно-красное нутро. Я все могу, как бы говорили движения шестирукого механизма, я все могу. Против меня не устоит ничто. Фогтман ждал. За спиной шумела улица, мимо, не замечая его, шагали прохожие, будто он находился в каком-то ином мире. С тупым и грозным упорством нож, точно краб клешни, вновь и вновь растопыривал свои инструменты. Фогтман опасливо отвернулся и пошел прочь.
Опоздал! И как нарочно, сегодня! Он готов был отхлестать себя по щекам. До сих пор ни разу не опаздывал на важные деловые свидания, а сегодня, как нарочно, заставил Оттера ждать, Оттера, у которого еле-еле вырвал согласие на эту встречу, ведь перед дальней дорогой у того хлопот по горло.
Как нарочно! Как нарочно!
Но сегодня ночью, когда это теснение в груди, эта неотступная ноющая боль не давали ему сомкнуть глаз, он вообще думал, что не сможет поехать. Заснул только под утро и проснулся, холодея от страха, что не услыхал будильник, и действительно проспал, на целый час. Лишь ожесточенным усилием воли он принудил себя сесть и спустить ноги с кровати. Встать удалось не сразу — слабость, настроение хуже некуда. Надо сходить к врачу, подумал он, что-то насос барахлит. Но ведь к Оттеру врача не пошлешь. От этого его никто не освободит, никто ему не поможет.
Да он уже и свыкся с такими приступами. Случались они от волнений и тревог, от переутомления и через некоторое время проходили. И на этот раз, будем надеяться, все само пройдет. После теплого душа он и правда немного взбодрился.
Дорога успокоила его, музыка по радио, безмятежные, бодрые голоса дикторов, приятное, мягкое контральто женщины, ведущей музыкальную программу. Все это пока есть, и он тоже пока есть. Что же потеряно?
Он, что ли, грезит наяву? Спит за рулем? Один раз машинально заехал на соседнюю полосу — позади тотчас взвыли возмущенные гудки. В другой раз замешкался и опоздал нажать на тормоз, хотя на него стремительно надвигались красные стоп-сигналы передней машины. В сером небе кружили две хищные птицы, а когда он вновь глянул на шоссе, белая разделительная линия осевой придвинулась опасно близко. Он в самом деле у стал, и до предела вымотался, и порой ехал как в полусне. Движение в густом потоке автомобилей убаюкивало. Он ни минуты не думал о том, как поведет себя с Оттером, а сейчас вот прозевал нужный поворот, придется сделать крюк через Оберурзель. Теперь он уж точно опоздает. И Оттер не преминет уколоть его за это. Сколько труда положил, чтоб возобновить добрые отношения, но — увы! — все насмарку. Быстрее! Быстрее вперед! Мимо этих зануд, которые не желают освободить обгонную полосу. Даже на автостраде каждый упорно цепляется за то, что имеет. Как он ни сигналит светом, они и не думают посторониться. Мерзавцы, сволочи! Он еще сократил дистанцию. Опять посигналил — клаксоном и светом. Яростное гудение обрушилось на него, когда они наконец-то сдвинулись вправо и его машина пулей рванулась вперед. Что-то неладное со зрением. Перед глазами так и мельтешат черные точки, словно назойливая мошкара толчется за ветровым стеклом.
Опоздал на четверть часа! Поставив машину в переулке, он быстро зашагал вверх по улице, в гору, отыскивая нужный номер дома. Кругом старинные виллы и пышная зелень садов, примыкающих к буковому лесу. Кёнигштайн — тот самый город Федеративной Республики, где процент миллионеров среди населения особенно велик. Именно здесь излюбленное место жительства банковских президентов и состоятельных акционеров, потомственных богачей и нуворишей. Ничего удивительного — свежий лесной воздух, и лежит город на холме, и до Франкфурта рукой подать. А жена у Оттера, говорят, весьма обеспеченная дама, из потомственных богачей, наследница солидного, помещенного в солидные бумаги капитала. В этих домах жили люди, владевшие крупными фабричными паями, целыми улицами и процветающими магазинами — имуществом, которым управляли и которое приумножали специалисты.
