Кроме того – Рор не смог скрыть злорадной улыбки, – истица представит суду людей, работавших прежде в табачной индустрии. Придется вытащить грязное белье на свет божий прямо здесь, в зале суда. Ожидаются страшные разоблачения.

Короче, адвокаты истицы докажут, что естественные канцерогены, пестициды, радиоактивные частицы и асбестоподобные волокна, содержащиеся в сигаретном дыме, вызывают рак легких.

К этому моменту мало кто в зале суда сомневался не только в том, что Рор сможет это доказать, но и в том, что это не составит ему ни малейшего труда. Он сделал паузу, подергал края галстука-бабочки всеми десятью пухлыми пальцами и заглянул в свои записи. Затем начал очень торжественно рассказывать о покойном Джекобе Вуде: обожаемый отец и глава семейства, трудяга, примерный католик, член церковной футбольной команды, ветеран. Курить начал, будучи совсем еще ребенком, не осознавая, как и многие в подобном возрасте, всей опасности этой привычки. Любимый дедушка. И так далее.

В какой-то момент Рор даже переусердствовал в театральности, но быстро понял это. Он коротко коснулся возмещения убытков. Нынешний процесс – грандиозный процесс, объявил он, процесс, значение которого выходит за рамки данного дела. А следовательно, истица потребует, разумеется, большую сумму денег и вправе рассчитывать на их получение. Речь ведь идет не только о конкретных убытках – об экономических потерях, связанных с кончиной Джекоба Вуда, и о моральном ущербе, понесенном семьей, лишившейся его любви и заботы. Речь идет о назидательном значении той кары, какой заслуживает ответчик.

Рор еще немного поговорил о назидательности. Несколько раз он даже, казалось, терял нить, и большинству присяжных стало ясно, что именно этой стороне дела он придает настолько важное значение, что позволяет себе даже несколько отклониться от конкретики.

Судья Харкин письменно уведомил каждую из сторон, что отводит на вступительную речь не более часа. Как только выступающий превысит отведенный лимит времени, сообщалось в том же письменном послании, он будет безжалостно остановлен на полуслове. Хотя Рор и страдал от обычной адвокатской болезни многословия, он четко знал установленную судьей границу, которую нельзя переходить, и уложился в пятьдесят минут, закончив торжественным призывом к справедливости, поблагодарив присяжных за внимание, улыбнувшись и, перед тем как сесть на место, еще раз клацнув искусственными зубами.

Пятьдесят минут, которые нужно просидеть без малейшего движения и звука, кажутся часами, судья Харкин хорошо знал это, поэтому объявил пятнадцатиминутный перерыв, после которого со вступительной речью должен был выступить адвокат ответчика.

Дурвуд Кейбл уложился менее чем в тридцать минут. Он хладнокровно и рассудительно заверил присяжных: у «Пинекса» есть собственные специалисты – врачи и ученые, которые доходчиво объяснят им, что как таковые сигареты не вызывают рака легких. Он не удивится, если поначалу присяжные отнесутся к этому скептически, и просит их лишь проявить терпение и широту взгляда. Сэр Дурр говорил без каких бы то ни было бумажек, словно ввинчивая каждое слово в сознание присяжных. Он обводил взглядом первый ряд, потом, чуть подняв глаза, скользил по второму, впитывая любопытное внимание каждого в отдельности. Его честный голос и взгляд действовали почти гипнотически. Этому человеку хотелось верить.

Первый кризис разразился во время обеденного перерыва. Судья Харкин объявил его в десять минут первого. Зал сидел неподвижно, пока жюри покидало свою ложу. Лу Дэлл ждала в узком коридоре, сгорая от нетерпения затолкать членов жюри в комнату присяжных. «Рассаживайтесь, – сказала она, – обед будет через минуту. Пока можете выпить свежего кофе». Как только все двенадцать человек оказались в комнате, она закрыла их и отправилась проверить, все ли в порядке у трех дублеров, содержавшихся в отдельной комнатушке неподалеку от зала, а убедившись, что везде все в порядке, вернулась на свой пост и уставилась на Уиллиса, придурочного охранника, которого поставили здесь с заряженным пистолетом в пристегнутой к поясу кобуре кого-то там охранять.

Присяжные медленно бродили по комнате, некоторые потягивались и зевали, другие продолжали знакомиться друг с другом. Разговоры в основном крутились вокруг погоды. Некоторые явно чувствовали себя неловко, что и неудивительно для тех, кто неожиданно оказался запертым в комнате с совершенно незнакомыми людьми, при том что делать им было, в сущности, нечего, только обед маячил впереди как главное событие. Чем же их будут кормить? Безусловно, еда должна быть приличной.

Херман Граймз занял место во главе стола, которое, как он считал, подобало председателю, и вскоре увлекся беседой с Милли Дапри, милой дамой лет пятидесяти, имевшей, как оказалось, слепого приятеля. Николас Истер представился Лонни Шейверу, единственному чернокожему мужчине в составе жюри, который явно тяготился своими обязанностями присяжного. Шейвер управлял одним из бакалейных магазинов, входивших в региональную торговую сеть, и среди чернокожих сотрудников компании занимал самое высокое положение. Он нервничал, был скован и никак не мог расслабиться. Его приводила в ужас мысль о том, что придется оторваться от магазина на целые четыре недели.

Прошло минут двадцать, обеда все не несли. Ровно в половине первого Николас громко спросил:

– Эй, Херман, где же наш обед?

– Я – всего лишь председатель жюри, – с улыбкой ответил Граймз во внезапно наступившей тишине.

Николас подошел к двери, открыл ее и подозвал Лу Дэлл.

– Мы голодны, – сказал он.

Она медленно отложила книгу в бумажной обложке и, взглянув на одиннадцать остальных присяжных, сказала:

– Обед сейчас прибудет.

– Откуда же он следует? – спросил Николас.

– Из закусочной О’Рейли, это здесь, за углом. – Лу Дэлл не поняла шутки.

– Послушайте, мы сидим здесь взаперти, словно цыплята в курятнике, – сказал Николас, – не имея возможности, как нормальные люди, пойти пообедать сами. Не понимаю, почему нам не доверяют и не разрешают пройтись по улице и пообедать в свое удовольствие без разрешения судьи? – Он сделал шаг навстречу Лу Дэлл и увидел заплясавшие в ее глазах серые искорки. – Нельзя ли сделать так, чтобы обед не превращался для нас в ежедневную борьбу?

– Да, конечно.

– Пожалуйста, позвоните и узнайте, где наш обед, или я буду вынужден поговорить с судьей Харкином.

– Хорошо.

Дверь закрылась, Николас пошел к кофейнику.

– Вы не думаете, что были излишне резки? – заметила Милли Дапри. Остальные слушали, не вмешиваясь в разговор.

– Возможно. Если так, прошу меня извинить. Но если мы не будем высказывать все начистоту, они о нас вообще забудут.

– Она здесь ни при чем, – сказал Херман.

– Ее обязанность – заботиться о нас. – Николас пересек комнату и сел рядом с Граймзом. – Вы отдаете себе отчет в том, что во время процессов такого рода присяжным обычно разрешается, как нормальным людям, ходить обедать? Почему, как вы думаете, мы обязаны носить эти значки присяжных?

Все стали собираться вокруг них.

– Вы, кажется, разбираетесь в судебных делах? – спросила через стол Милли Дапри.

Николас пожал плечами, давая понять, что разбирается куда лучше, чем может сказать:

– Я немного знаком с этой системой.

– Откуда? – поинтересовался Херман.

Николас сделал паузу, чтобы произвести впечатление.

– Я два года учился в юридическом колледже. – Пока остальные переваривали эту весьма интересную информацию, он сделал большой глоток кофе.

Рейтинг Истера среди коллег моментально подскочил. Он уже зарекомендовал себя как дружелюбный и участливый, благовоспитанный и умный человек. Теперь он вырос в их глазах еще и как знаток законов.

До двенадцати сорока пяти обед так и не прибыл. Тогда Николас резко оборвал разговор и снова открыл дверь. Лу Дэлл стояла в коридоре, нервно поглядывая на часы.