Ширма кукольного театра. На ширме — детская кроватка. И огромные взрослые руки, которые тянутся к куколке, лежащей на этой кроватке. Они шарят по одеялу, ища крохотное тряпичное тельце. Это отчим пришел в детскую спальню надругаться над падчерицей. Культурно говоря, совершить эбьюз. Участникам коніресса в Гамбурге, не знающим немецкого языка, перед спектаклем заботливо раздали аннотации на английском. Содержание, впрочем, в переводе не нуждалось, все и так было понятно. Зато без аннотации мы бы не поняли одной очень важной (пожалуй, самой важной) детали. Этот спектакль показывают немецким детям, начиная с девяти лет. Не только потерпевшим — всем.
Ведущая секции конгресса, посвященной эбьюзу, профессор из США, с самого начала заявила, что уважаемые коллеги собрались не для обсуждения каких-то частных вопросов, а для серьезного разговора о причинах столь печального явления современной жизни. Услышав такое вступление, мы переглянулись; «Наконец-то!» Мы уже многократно слышали и про пугающую статистику (25—30 процентов подвергшихся эбьюзу), и про широко развернутую психотерапевтическую работу, и про классификации, и про «технические» подробности. Наконец поставлен главный вопрос; «Почему?».
Но дальше все принялись дружно обсуждать... ускорение ритма жизни, непомерное давление общества на волю индивида, тяжелые нагрузки, обилие информации, а также стрессовые состояния, порожденные слишком большим выбором в развитом западном обществе.
На последнем аргументе мы сломались, представив себе бедного фазера, который мечется, как загнанный зверь, по универсаму, не в силах сделать выбор между клубничным, ананасовым и черносмородиновым йогуртом. А туг еще подвозят на тележке йогурт киви, манго, папайи... Ну как после этого не впасть в состояние стресса и не соблазнить с горя литл бэби!
А уж тяготы жизни просто непосильные, вообще доводят до отключки. То ли дело в средневековье или в послевоенной Германии! И ритмы, конечно, бешеные: обеденный перерыв — в кафе, вечером — нередко тоже в кафе или в ресторан. И так день за днем, день за днем. Надо же когда-то и оттянуться!
Прежде чем покинуть благородное собрание, мы задали вопрос: не кажется ли уважаемым коллегам, что причины эбьюза как распространяющегося социального явления нужно искать в смещении и размывании моральных норм? Может быть, это естественное следствие свершившейся сексуальной революции?
На повернувшихся к нам лицах отразилось полное недоумение. Но затем ведущая, вероятно, что-то сообразила и дипломатично ответила, что да, может быть, и этот фактор имеет место, но он вовсе не определяющий, сексуальная революция была невесть когда, в шестидесятые годы, а сейчас самое главное — ускорение, давление, нагрузки... В общем, смотри выше.
Потом, правда, к нам подошел молодой немецкий психолог и сказал, что его очень заинтересовала наша «нетривиальная гипотеза». И попросил пояснить. Мы начали говорить в общем-то обычные вещи, которые у множества наших соотечественников не вызывают ни вопросов, ни возражений: что сексуальная революция, включая просвещение детей, снимает барьер между поколениями, а поскольку просвещают чаще всего родители, то незаметно, исподволь разрушается и барьер инцестуальный. Собственно, что мешает от совместного изучения теории перейти к практике? Почему читать, смотреть, пояснять, показывать, шутить, обсуждать можно, а делать нельзя? Ведь, рассуждая логически, кто лучше преподаст девочке «науку страсти нежной», чем ее отец? Взрослый, опытный, знающий и любящий своего ребенка, как никто другой? Идеальный наставник! Помешать этому могли бы жесткие моральные нормы, а они-то как раз и были расшатаны сексуальной революцией.
Благомыслы-шестидесятники, которые из лучших побуждений просвещали своих детей, дальше теории не шли, ибо сами воспитывались еще достаточно патриархально. Их же дети, нынешние родители, сформировались в другую эпоху, которую часто так и называют — «эпоха стирания граней». А ученики, как известно, должны превзойти своего учителя. Поэтому ведущая, сказав, что сексуальная революция была уже давно, вовсе не опровергла наш тезис, а косвенно его подтвердила. За это время и успело подрасти «постсексуальное» поколение.
Мы готовы были порассуждать еще и про запретный плод, который обязательно должен быть запретным, чтобы оставаться сладким, а иначе — так уж устроен человек! — неизбежны поиски новых запретных сладостей. Ведь эта тенденция прослеживается так отчетливо! Разнополая «свободная» любовь перестала быть запретной — появилась тяга к однополой; однополая стала признаваться нормой — стали множиться кровосмесительные связи. Что на очереди? Скотоложество? Некрофилия? В несколько поредевшем списке сексопатологических перверзий есть еще кое-что на десерт. Не очень ясно, правда, что произойдет, когда меню будет исчерпано?
Могли бы мы сказать и о таком явлении, как инфантелизация современного западного общества, которая тоже, как нам кажется, тесно связана с сексуальной революцией. И о властвующей в этом обществе игровой стихии...
Но, взглянув на нашего собеседника, умолкли. Его остекленелые глаза напоминали глаза рыбы, оглушенной динамитом. Да он и сам честно признался, что ему трудно переварить такое количество новой информации. А мы потом даже пожалели, что нагрузили любознательного молодого человека, в сущности, уже не актуальными для его культуры умозаключениями. Как говорится, «поздно, Клава, пить боржоми, когда печень полетела». Дело зашло слишком далеко, если в ряде американских школ (например, в Бостоне) «сексуальные меньшинства» приходят раз в неделю к детям рассказать об однополой любви, нет-нет, не для рекламы, а для просвещения; если в подавляющем большинстве иностранных книг на тему воспитания детей можно прочитать фразы типа «половая жизнь — это сфера инстинктов, почему же от ребенка надо скрывать правду об этом?». (Хотя до сих пор считалось, что воспитание призвано укрощать и облагораживать инстинкты, и детей учили не теории и практике половой жизни, а этике и эстетике любви.) Да, маховик не на шутку раскрутился, и остановить его под силу разве что новому Лютеру...
В нашем отечестве этот разговор пока еще не лишен смысла. Общество здесь все-таки очень традиционное, гораздо более традиционное, чем кажется нам изнутри. Свершившаяся на Западе сексуальная революция, безусловно, не могла не повлиять на нашу реальность. Но традиция смягчила, самортизировала это, просеяла сквозь сито культуры и оставила в общественном сознании наиболее, что ли, человечные завоевания сексуальной революции: девушка уже не чувствует себя ущербной, если не сохранила невинность до замужества, окружающие вполне терпимо относятся к гражданским бракам, исчезло понятие «незаконнорожденный ».
Такие же вещи, как эбьюз, у нас остались диковинкой, причем из числа тех, которые для подавляющего большинства взрослых не только не представляют актуальной проблемы, но вообще могут вызывать неприличный интерес только у завзятого любителя «клубнички».
Ну так выходит, нам нечего бояться? Нет оснований для паники? Увы, это не совсем так. Общественный организм не может переварить все и в любых количествах. Особенно если этот организм ослаблен, ослаблен не только тем, что вот уже десять лет живет в режиме экономических и политических потрясений.
— Вы просто отстали на двадцать лет,— говорят нам.— И у нас все было точно так же. Люди сопротивлялись, они далеко не сразу поняли, что сексуальная просвещенность — это свобода. А свобода — главный приоритет человека, живущею в демократическом обществе. Вы ведь совсем недавно перестали быть тоталитарным государством, все еще будет в порядке...
Что ж, мы и в этом смысле живем сейчас в уникальную эпоху, в эпоху, когда можно наблюдать так называемую параллельность времен. Особенно отчетливо это было видно в Минске, на фестивале детских театров.
В Минске мы одновременно увидели два витка сексуальной революции. Второй был представлен, разумеется, теми, кто опередил нас на двадцать лет,— театром из города Мангейма, а первый... первый показали хозяева фестиваля — минский ТЮЗ. Хотя нельзя сказать, что это была полностью самостоятельная работа. Пьеса была немецкая, режиссер тоже — X. Флаххубер. Спектакль назывался интригующе: «Про это не говорят».
