В антиправительственной листовке, по существу, проявлялось советское сознание в его идеально-теоретической форме — к тому времени истории не удалось полностью усмирить социальный пыл русской революции- В данном случае приходится учесть и изрядную долю высокомерия теоретиков, переоценку значения идей и слов в реальной жизни.

Физика фазовых переходов могла обосновать задуманный социальный эксперимент. Как известно, воду можно перепреть выше точки кипения, если она достаточно однородна, без примесей. Если добавить в такую воду щепотку примесей, вода взорвется в кипении. Думали ли Корец и Ландау о чем-нибудь подобном? Захотелось ли им стать такой неоднородностью в советском перегретом обществе? Побуждало ли их так смотреть чувство социального отчаяния, к 1938 году еще не убившее в них социалистического энтузиазма и не научившее цинизму?

Если бы они знали, что выпущенного из тюрьмы Кореца сопровождало письмо НКВД, в котором сообщалось, что он «является одним из активных участников ... контрреволюционной группы и ближайшим другом руководителя этой группы троцкиста профессора Ландау. Корец нами намечен к аресту. Просим срочно ... взять его до ареста в активное агентурное обслуживание». ...

Во всяком случае, имеется достаточно оснований думать, что невероятная листовка — не подделка.

Эта выходка была уникальна по форме, не по содержанию. В тридцатые годы было еще несколько антисталинских и просоциалистических выступлений, авторы которых (М. Рютин, Ф. Раскольников), однако, достаточно высоко стояли в партийно-государственной структуре советской власти и были несравненно лучше информированы о происходящем, чем погруженный в физику теоретик.

Не еще ли это одно свидетельство его способности к теоретическому анализу эмпирической реальности?

Антисоветский преступник в советском Атомном проекте

Спасла теоретика — вытащила из Лубянской могилы — все же мудрая смелость экспериментатора. В письме в Кремль П. Л. Капица сообщил о своем открытии «в одной из наиболее загадочных областей современной физики», для прояснения которой ему требовалась помощь Ландау. И после года заключения, в канун нового Первомая — 1939 года, новый шеф сталинской полиции Берия выдал замечательного теоретика на поруки замечательному экспериментатору.

Ландау действительно объяснил сверхтекучесть, открытую Капицей; и открытие, и объяснение принесли их авторам по Нобелевской премии, но это — спустя несколько десятилетий.

А спустя несколько лет после освобождения Ландау был основан советский Атомный проект. После Хиросимы, скомандовав «полный вперед», Сталин поставил маршала Берию на капитанский мостик Проекта.

Капица также был введен в высшее руководство Проекта — Спецкомитет. Но уже через месяц с небольшим — познакомившись со стилем работы Спецпредседателя — попросил об отставке. Капица вовсе не был пацифистом — для него было просто невыносимо под присмотром главного сталинского жандарма и в атмосфере секретности догонять американцев, копируя их путь. Его жизненным стилем были первопроходческие исследования, и при этом ограничивать свою свободу он был готов только необходимостью проверки полученных результатов. Поэтому Капица пошел на смертельный риск — вошел в конфликт с могущественным Берией, пожаловавшись на него Сталину. В результате он лишился всех своих научных постов, включая и директорство в созданном им Институте физпроблем.

Сам институт остался включен в Атомный проект, и, в частности, Ландау, антисоветский преступник, выпущенный на поруки Капицы, оказался вовлечен в дело высшей государственной секретности. Его вклад в супербомбы был достаточно весом, если его насадили двумя Сталинскими премиями (1949 и 1953) и званием Героя Соцтруда (1954).

Получил он это за вычислительную математику, а не теоретическую физику. Его группа «вручную» справилась с проблемой, за которую не взялись американцы (отложив ее до наступления компьютерной эры),— расчет «слойки», проекта первой советской термоядерной бомбы, рожденного в ФИАНовской группе Тамма.

В то время как Ландау вносил свой вклад в успех советской супербомбы, ГБ получало недвусмысленные свидетельства того, что работал он за страх, а не за совесть. ГБ благодаря своим агентам и «оперативной технике» собрало впечатляющую коллекцию его высказываний, сохранившуюся в Архиве ЦК.

До ушей ГБ дошло, что Ландау считал себя «ученым рабом». Могильный холод Лубянки произвел еще один фазовый переход в его взглядах (вслед за тем, который привел к листовке), если судить по сказанному им своему другу: «То, что Ленин был первым фашистом,— это ясно», и:

«Наша система, как я ее знаю с 1937 года, совершенно определенно есть фашистская система и она такой осталась и измениться так просто не может. ... Пока эта система существует, питать надежды на то, что она приведет к чему-то приличному, ... даже смешно. ... Если наша система мирным способом не может рухнуть, то третья мировая война неизбежна со всеми ужасами, которые при этом предстоят. ... Без фашизма нет войны».

Ландау занимался спецтематикой только для самозащиты. После смерти Сталина он заявил своему близкому сотруднику: «Все! Его нет, я его больше не боюсь, и я больше этим заниматься не буду...» И ушел из Спецпроекта.

Отношение Ландау к советской власти и его нежелание работать над ядерным оружием были практически исключением (пока известен только еще один подобный пример — М. А. Леонтович). Исключительными, впрочем, были и его жизненный опыт, и его способность к критическому анализу.

Теоретик за пределами теоретической физики: стиль в науке и в жизни

Идеализированное отношение к социализму особенно подходит теоретическому складу ума. У советского физика-теоретика были дополнительные причины лелеять социалистические иллюзии, поскольку в его стране физика процветала за счет государственной щедрости. Иллюзии укреплялись «научным духом» советского социализма, патриотическим подъемом Отечественной войны и поляризацией войны последующей — Холодной.

Подобные чувства прекрасно сохранялись в условиях тотальной изоляции — изоляции от реалий западного мира, от политической жизни высшей советской иерархии, и — что важнее всего — от участи жертв Террора, которые исчезали за горизонтом. Беспримерная непрозрачность советского общества наряду с чистками среди исполнителей террора очень помогала объяснять себе «отдельные факты».

Многие занятые в советском Атомном проекте легко приняли официальную позицию, что после Хиросимы и Нагасаки Советский Союз не мог себе позволить остаться без ядерного щита. Другие просто пользовались предоставленной им возможностью делать интересное и хорошо вознаграждаемое дело.

Однако, говоря о таких выдающихся теоретиках и замечательных личностях, как Ландау и Тамм, недостаточно иметь в виду только специфически теоретическое восприятие социального окружения и разницу жизненных опытов. При объяснении их социальных позиций должны учитываться и стили мышления.

Различие стилей Тамма и Ландау можно охарактеризовать кратко, различая два способа восприятия реальности и два крайних типа теоретиков — «решатель» задач и их «сочинитель» (что вовсе не предопределяет величину реального вклада в науку). Решатель предпочитает заниматься конкретной проблемой, крепко стоя на почве эксперимента и пользуясь хорошо установленными первыми принципами, а сочинитель готов искать новое знанне в тумане и на зыбкой почве.

Ландау был мастером решать задачи, распутывать сложные ситуации, или, по его собственному выражению, «тривиализировать» вещи. Подобный дар помог когда-то Эйнштейну при создании Специальной теории относительности, когда он простой кинематикой заменил нераспутываемую динамику эфира Лоренца и Пуанкаре.

Дар внешне противоположного свойства, дар сочинителя — разглядеть сложность в тривиально-привычных, обычных вещах (которая приведет к простоте на более глубоком уровне) — не менее плодотворен. Эйнштейновская Обшая теория относительности — хороший пример такого дара.