Автограф И. Е. Тамма

Автограф Л. Д. Ландау

Как известно, участники приведенного разговора стали трижды Героями Соцтруда за свой вклад в создание советского ядерного оружия.

А речь у них шла о старших коллегах, И. Е. Тамме и Л. Д. Ландау — крупнейших советских физиках-теоретиках, чьи достижения в чистой науке были отмечены Нобелевскими премиями. О Тамме в 1971 году Сахаров написал: «В нем, наряду с Ландау, советские физики-теоретики видели своего заслуженного и признанного главу».

Оба эти физика также получили высшие государственные награды — Героев Социалистического Труда — за их вклад в советское ядерное оружие. И покинули Проект ©ни примерно одновременно, после смерти Сталина и — что не менее существенно — после успешного испытания первой советской термоядерной бомбы.

Уже из сахаровского колючего примечания видно, что взаимоотношения между четырьмя выдающимися теоретиками были не очень простыми. Зельдович, к примеру, считал Ландау своим учителем и по его рекомендации был избран в 1946 году в Академию наук. Несколько лет спустя, однако, Ландау гневно заклеймил его последними словами за попытки еще более вовлечь в Проект против его воли.

Независимо от подобных сложностей, имеются ясные свидетельства, что отношения Тамма и Ландау к их участию в Атомном проекте радикально разнились: с одной стороны, работа за совесть и удовлетворение, с другой — принудительный труд за страх.

Как объяснить это различие?

Мирская слава

Несколько десятилетий имя Ландау (1908—1968) символизировало силу советской теоретической физики и внутри страны, и за рубежом. Помимо собственного вклада в физику, славу создал его педагогический дар, реализованный в мощной школе и замечательных книгах, ставших настольными для теоретиков по всему миру. В библиотеке Гарвардского университета книг этого советского физика в несколько раз больше, чем книг его знаменитого американского коллеги Ричарда Фейнмана.

К этой профессиональной славе добавилось трагическое измерение, когда после автомобильной катастрофы 1962 года, погубившей теоретика Ландау, его вытащили с того света благодаря братству физиков. Это несчастье пришлось на время, когда физика в СССР, да и во всем мире, была в самом почете.

В результате сформировался и приобрел огромную популярность образ Ландау — чисто теоретический ум, нередко шокирующе рациональный, но обаятельный. При этом достоянием лишь ГБ и самых близких коллег оставались два «момента» его биографии: год, проведенный в сталинской тюрьме в конце тридцатых годов, и его вклад в сталинскую ядерную бомбу десятилетием позже.

Тамм (1895—1971) был и старше, и «старомоднее»; его образ не светился столь ярко за пределами науки, хотя был он полон энтузиазма, и хорошо известна роль этого физика в реанимации советской генетики. Его вклад в управляемый термояд был публично признан, отсюда легко было предположить, что он был причастен и к «неуправляемому» термояду советской водородной бомбы.

По мере того как проходит время после смерти ученого, его достижения все более отступают в историческую перспективу на фоне гигантов науки, и его книги — даже мастерски написанные — неизбежно стареют и бледнеют на фоне вечно обновляющейся науки. Еще больше это должно касаться общественного облика, неизбежно связанного со своим временем и с непосредственным восприятием современников.

Это, однако, не так для обоих советских теоретиков. Конец советской цивилизации открыл ее секретные архивы и источники «устной истории». Стали видны моральные измерения истории советской физики.

Физик будущего века, наверно, не без труда поймет, почему Тамм свою «безуспешную» теорию ядерных сил ценил больше нобелевской работы по черенковскому излучению. И курс теоретической физики Ландау—Лифшица вряд ли удовлетворит грядущие поколения теоретиков.

Однако моральные образы Тамма и Ландау будут выглядеть, пожалуй, ярче, чем при их жизни.

В Тамме будут видеть учителя Андрея Сахарова, в большой мере ответственного за становление этого физика-гуманиста.

А Ландау войдет в историю своей уникальной способностью поставить диагноз сталинскому социализму еще в 1937 году и своим уникально-трагическим положением среди советских ученых, занятых в Атомном проекте.

Прежде чем обсуждать различие позиций Тамма и Ландау, обрисуем их разные социальные биографии.

Социализм меньшевика-интернационалиста

Тамм, который был на полпоколения старше Ландау, успел сформировать свои социалистические симпатии еще до Советской власти. Замечательный портрет Тамма, российского интеллигента, создан Евгением Львовичем Фейнбергом[² Эпоха и личность. Воспоминания о И. Е. Тамме/Под ред. Е. Л. Фейнберга.-— М.: ИЗ- ДАТ, 1995.], не случайно именно словами Е. Л. Фейнберга пользовался Сахаров, рассказывая о своем учителе. Поэтому лишь кратко напомним о его жизненном опыте.

Страстный и оптимистический темперамент Тамма соответствовал тогдашним радикальным социальным устремлениям. К 1917 году он уже прошел через реальную деятельность в социал-демократическом движении в рядах так называемых меньшевиков-интернационалистов. Когда двадцать лет спустя он был вынужден объяснять свое небольшевистское прошлое, он рассказал о своем участии в Первом съезде Советов в июне 1917 года:

«Когда Керенский заявил, что началось наступление (на русско-германском фронте), то при голосовании моя рука была единственной (кроме группы большевиков), которая поднялась против Керенского, и я помню, как тогда мне рукоплескали большевики» и в том числе тов. Ленин...

...Были внесены три резолюции: одна за то, чтобы предоставить генералам право смертной казни на фронте, другая — против, и третья ... не давать права смертной казни на фронте генералам, но не потому, что она невозможна, а потому, что она возможна только в руках пролетариата. За эту резолюцию голосовали пять человек, и среди них был я».

Террор 1937-го обрушил «пролетарское право смертной казни» на младшего брата Тамма, на близкого друга, на любимого ученика. Тамм никогда не отрекался от них, напротив, он публично — с безрассудной отвагой — говорил об их невиновности.

Почему его не арестовали — не большая загадка, чем то, почему арестовали тысячи и тысячи других. Но и не меньшая. Хаотическая кинематика Великого Террора плохо поддается объяснению.

Избежав прямого общения с «органами», Тамм не избежал «оргвыводов». Его выжили из МГУ. Теоретический отдел ФИАНа, который он возглавлял, был упразднен на несколько лет, и теоретиков поодиночке распределили по другим лабораториям. Его избрание в академики, казавшееся в 1946 году неизбежным, было предотвращено на высшем партийном уровне.

Несмотря на мировое имя в теории ядра, его не допустили в Атомный проект на его первой — урановой — стадии. Только благодаря особым усилиям С. И. Вавилова, директора ФИАНа и президента Академии наук, в 1948 году группy Тамма включили в Проект. Задачу ей поставили сугубо вспомогательную — помогать группе Зельдовича в деле создания термоядерной бомбы. Сама проблема казалась тогда малореальной и второстепенной на фоне крайней срочности атомной бомбы, тогда еще только создававшейся. Тем не менее всего через несколько месяцев, осмыслив тупик, в котором пребывал тогда проект Зельдовича, ученики и сотрудники Тамма, Андрей Сахаров и Виталий Гинзбург, предложили принципиально новый и перспективный проект.

Руководитель группы Тамм внес в это дело свой вклад, катализируя начальный успех и участвуя в его воплощении на дальнейших стадиях, которые завершились в испытании советской водородной бомбы в aBiycre 1953 года. После этого Тамм покинул Проект и вернулся к чистой физике.