Значит, «время, когда это делалось», совсем не забыто, прежде всего самим Шрагиным. Сменился только солист — перед нами как бы хорошо отрепетированный оркестр, в котором мелодия, развиваясь, переходит от одного инструмента к другому. А в то же время нам-то рисуют картину двух антагонистов, двух путей, друг друга принципиально исключающих. И представляется нам только выбор между этими двумя путями — ибо третьего, как нас уверяют, — нет. Опять та же, хорошо знакомая ситуация!
Никогда, ни при каком воплощении «Малого Народа» такая полная убежденность в своей способности и праве определять жизнь «Большого Народа» не останавливалась на чисто литературном уровне.
… Ту же психологию «Малого Народа» мы все время можем наблюдать в нашей жизни. Популярные певцы, знаменитые рассказчики — из магнитофонов, телевизора, с подмостков эстрады — вдалбливают в головы образ русского — алкоголика, подонка, «скота с человеческим лицом». В модном театре с репутацией либеральности идет пьеса из русского прошлого. Понимающая публика тонко переглядывается: «Как смело, как остро подмечено, как намекает на современность: действительно — в этой стране всегда так было и быть иначе не может». В кино мы видим фильмы, в которых наше прошлое представляется то беспросветным мраком и ужасом, то балаганом и опереткой. Да и на каждом шагу можно натолкнуться на эту идеологию. Например, в таком стишке, в четырех строках излагающем целую концепцию революции:
Как жаль, что Марксово наследство
Попало в русскую купель,
Где цель оправдывает средства,
А средства обо. ли цель.
Или в забавном анекдоте о том, как два червя — новорожденный и его мама — вылезли из навозной кучи на белый свет. Новорожденному так понравилась трава, солнце, что он говорит: «Мама, зачем же мы копошимся в навозе? Поползем туда!» — «Тсс, — отвечает мама, — ведь это наша Родина!» Сами такие анекдоты не родятся, кто-то и зачем-то их придумывает!
Изложенные выше аргументы приводят к выводу: литературное течение, рассматривавшееся в этой работе, является проявлением идеологии «Малого Народа», отражением его войны с «Большим Народом».
Такая точка зрения объясняет все те черты этой литературы, которые мы отмечали на протяжении нашей работы: антипатию к России («Большому Народу»), Русской истории; раздражение, которое вызывает любая попытка взглянуть на жизнь с русской национальной точки зрения, настойчивое требование идейно порвать с нашим прошлым и конструировать будущее, не обращаясь к своему историческому опыту. Здесь оказывается особенно уместным образ Кошена: лилипуты ползут на связанного Гулливера, осыпают его отравленными стрелами…
Этот вывод порождает, однако, сразу же другой вопрос: из кого состоит этот «Малый Народ», в каких слоях нашего общества он обитает? В настоящем параграфе мы проделаем только подготовительную работу, рассмотрев термины, которыми пользуются сами идеологи «Малого Народа», когда они говорят о социальных слоях, с которыми себя отождествляют. Таких терминов, хоть сколько-нибудь конкретных, употребляется два: «интеллигенция» и «диссидентское движение».
Безусловно, авторы рассматривавшихся нами работ являются людьми «пишущими» и поэтому относятся к интеллигенции в любом понимании этого слова. Точно так же те, к кому они обращаются, — это читатели Самиздата или люди, способные доставать выходящие на Западе русские журналы, вероятно, также принадлежат к интеллигенции. Поэтому правдоподобно, что наш «Малый Народ» составляет какую-то часть интеллигенции. Однако отождествлять его со всем сословием «образованных людей», например «лиц с высшим образованием», — нет никакого основания. Жизненные взгляды миллионов учителей, врачей, инженеров, агрономов и т. д. совершенно иные. Но, к сожалению, мы унаследовали еще от XIX века дурную привычку рассматривать интеллигенцию только как единое целое.
… Надо признать, что термин «интеллигенция» дает совершенно неверную интерпретацию интересующему нас «Малому Народу». Но следует помнить, что термин этот тем не менее в литературе самого «Малого Народа» широко используется и, встречаясь в анализируемой литературе с термином «интеллигенция», мы можем понимать его как «Малый народ».
Шрагин и Янов (и, кажется, только они) пользуются иногда термином «диссиденты» для обозначения того течения, с которым они себя отождествляют. Термин этот еще менее определенный, чем «интеллигенция». И пущен-то он в обиход иностранными корреспондентами, в нашей жизни очень мало разбирающимися. Но при любом его понимании как раз ни Янова, ни Шрагина диссидентами не назовешь: пока они жили здесь, они были типичными «работниками идеологического сектора». Также не являются диссидентами четыре анонимных (и до сих пор не проявившихся) автора «Вестника РСХД», № 97, и тем более Р. Пайпс.
Другие термины, которые применяет, например, Померанц: «элита», «избранный народ», еще более расплывчаты. Так что, как мне представляется, та терминология, которой пользуются сами идеологи «Малого Народа», не дает возможности этот «народ» сколько-нибудь точно локализовать. Мы должны искать каких-то других путей для решения этой задачи.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ
Направление, в котором надо это решение искать, может указать одна очень заметная особенность разбираемой литературы: ее насыщенность национальными и в особенности — противорусскими эмоциями. Авторы, по видимости выступая как объективные исследователи, ищущие истину мыслители — историки, философы или социологи, часто не выдерживают своей линии и срываются в чисто эмоциональные, никак не логические выпады не только против русской истории, но и против русских вообще. Быть может, читатель уже отметил эту особенность приведенных выше цитат («вселенская русская спесь», «отсутствие чувства собственного достоинства у русских», «холуйская смесь злобы и ненависти», «архетипическая российская психологическая предрасположенность к единогласному послушанию», «российская душа упивалась жестокостью власти»).
Вот еще несколько образцов, которые можно было бы объединить заголовком «ОНИ О НАС»:
«Россией привнесено в мир больше Зла, чем какой-либо другой страной» (М.М.).
«Вековой смрад запустения на месте святом, рядившийся в мессианское „избранничество“, многовековая гордыня „русской идеи“» (Он же).
«„Народ“ оказался мнимой величиной, пригодной сегодня лишь для мифотворчества» (Горский).
«Собственная национальная культура совершенно чужда русскому народу» (Он же).
«…Византийские и татарские недоделки (о русских допетровских временах)» (Померанц).
«(На Руси) христианские глубины практически всегда переплетаются с безднами нравственной мерзости» (Он же).
«Страна, которая в течение веков пучится и расползается, как кислое тесто, и не видит перед собой других задач» (Амальрик).
«Страна без веры, без традиций, без культуры» (Он же).
«А что самим русским в этой тюрьме сквернее всех, так это логично и справедливо» (Шрагин).
«(В дореволюционной России) „трудящиеся массы“ пропитаны приобретательским духом худшего буржуазного пошиба в сочетании с нравственным цинизмом и политической реакционностью» (Пайпс).
«…Исполнение мечты о „порядке“ и „Хозяине“, которая уже сейчас волнует народное сознание» (Янов).
«…Традиционная преданность народа „Хозяину“» (Янов).
(Перемешивание населения в СССР хорошо тем, что) «у русофилов выбивают почву из-под ног». Предлагается отказаться от слов «Россия», «русский народ», заменив их на «советский народ, советские люди и т. д.» (Белоцерковский).
Вообще в литературе этого направления, изо всех народов, претензии предъявляются только русскому. Например, «национализм» без всяких оговорок подразумевается русский (см. хотя бы сборник цитат «Спектр неонационализма» в «Демократических альтернативах»). И при этом Плющ еще заявляет: «Неморальным мне кажется подсчитывать, кто на столько процентов сделал пакостей русским за тысячу лет», — и это в сборнике «Демократические альтернативы», где подобные «подсчеты» и упреки адресованы только русским!
