Самой главной причиной ненависти к немцам является их высокомерие, которое по степени и по форме отличается от национальной гордости других народов — от расового высокомерия англичан, хвастовства итальянцев и французов. Перед иностранцами немец старается выделиться и показаться важным еще больше, чем перед своими соплеменниками. При этом он тем чаще подчеркивает достижения своей нации, чем меньший вклад внес в нее сам. Выдающаяся личность пытается блеснуть своими личными достоинствами. Середнячок, не могущий продемонстрировать таковых, облекает свою потребность прихвастнуть в одежды национальной гордости, которую он выставляет напоказ столь надменно и бестактно, как это нигде не встречается в негерманском мире. Француз смягчает свое сильное национальное самолюбие вежливыми манерами в личном общении, чарующей любезностью, за которой оно почти не заметно. Немец же демонстрирует его перед носом иностранца грубо и без капли юмора. Именно недостаток смягчающих обстоятельств не прощается немцу и создает ему славу грубого, нецивилизованного человека. Непрерывные сравнения, посредством которых иностранцу напоминают, что немец превосходит его, — непригодное средство для того, чтобы привлечь его симпатии к немецкой сущности Он чувствует, что здесь не добиваются его расположения, а всего лишь призывают его в свидетели немецкого превосходства.

Немец за границей — явление непривлекательное.

Несчастье для немецкой репутации в том, что за границу устремляются не только высокообразованные умы, но прежде всего — представители широкого бюргерского среднего слоя, в котором особенно выпирают отталкивающие немецкие качества. В противоположность Франции, Италии и Англии — Германия ежегодно отправляет в другие страны огромные толпы любопытствующих обывателей, которые своим надменным или неуклюжим поведением, своей общественной неуверенностью, неподобающей одеждой и прочими изъянами вызывают насмешки местных жителей. Из таких единичных случаев делается отрицательное и в своем обобщении ложное суждение о нации в целом. Столь же злополучен и тот сорт людей, в руки которых прежде всего и чаще всего попадает иностранец, очутившийся на немецкой земле. Это тип грубого фельдфебеля, который по окончании военной службы занимает гражданский пост. И это как раз те самые посты, с которыми иностранцу приходится сталкиваться! Эти грубияны встречаются иностранцу в качестве таможенника на границе, кондуктора в поезде, дежурного станции на вокзале, полицейского на улице, секретаря в паспортном бюро, контролера в трамвае, портье и служащего в учреждениях — начиная с министерства и кончая тюрьмой. Повсюду встречает иностранца единообразно воспитанный тип фельдфебеля — то есть единообразно грубое обращение. — О том, какое впечатление производят немцы на иностранцев, наглядно рисует в своих записках врач Пирогов, называя немецкое чванство невыносимым. (К мнению столь благородно мыслящего человека немцам следовало бы прислушаться тем более, поскольку его почитали и признавали современные ему немецкие врачи; Е. Блосс, в частности, подчеркнуто ссылается на опыты, которые проводил Пирогов в Крымской войне с излечением раненых на открытом воздухе.)

У свободолюбивых наций немец пользуется дурною репутацией особенно из-за того недостойного способа обращения, которое он допускает и вынужден допускать по отношению к себе со стороны чиновников, а также из-за принудительности немецкой общественной жизни в целом, с ее обилием запретов. Неприятие германства англосаксами объясняется в первую очередь этим обстоятельством. Германия представляется им оскорблением их политического идеала свободы отдельной личности. Вот почему в 1914 году массы в великих западных демократиях смогли быть мобилизованы под знаком идей 1789 года против закоснелых остатков абсолютизма. Можно предвидеть, что и в будущей войне они будут маршировать под подобными лозунгами.

Немцам неоднократно ставилась в укор их чрезвычайная жестокость. Особенно со стороны славян, которые долго страдали под немецким владычеством — поляки, чехи, литовцы, латыши, — у них это убеждение всеобщее, а также у тех народов, которые имели с немцами военные распри, например, у французов. Да и в Италии «немецкая ярость» стало обиходным выражением. Несомненно, немцы жесткий и бесцеремонный народ, однако, по отношению к друзьям они ведут себя не иначе, как по отношению к равным себе. Движущая сила — всегда нещадный эгоизм. То, что в войнах немец свирепствует беспощаднее других наций, представляется мне бездоказательным. Война везде разнуздывает зверя. Мне кажется даже, что привычка немца к порядку и дисциплине сохраняется и на войне, удерживая его сильнее, чем других, от самовольных злодеяний. Конечно, там, где в виде исключения военная дисциплина ослабевает или расшатывается, может статься, что немец погружается в более дикое состояние души. Человек нормативной культуры, тысячекратно скованный, имеет настоятельную потребность превратиться при случае в хищного зверя, чтобы вновь освежить свои подавленные инстинкты.

То, что иностранец принимает за жестокость в немце и чего в изумлении чурается, это предельная предметная деловитость — самая глубокая из всех причин ненависти. Немец не ищет радости в мучении других — только это было бы жестокостью — нет, он безжалостно, без всякого человеческого чувства, продолжает свое дело — пусть хоть тысячи от этого погибнут. Он поступает так не для того, чтобы вызвать страданье, но он делает это, не задумываясь над тем, вызывает ли это страданье. Это не садизм, это холодность сердца, бездушие. Возможно, эта немецкая форма жестокости самая ужасная из всех потому, что здесь нет упоения кровожадностью, за которым обычно следует естественное изнеможение или даже нравственный акт раскаяния. Холодная деловитость — не потребность сердца; она сопровождается сильным чувством долга и постоянно подстегивается им, когда появляется желание остановиться. С той же самой заледенелой душой иностранец сталкивается, когда встречается с немцем не как военный или политический враг, а как деловой конкурент.

Немец работает неустанно, с железной целеустремленностью, которую, кажется, не может поколебать ни слабость, ни усталость, ни какая-либо человеческая потребность — это точный, бесчувственный, бесчеловечный автомат, который навязывает своим соперникам ненавистные условия жизни и борьбы и вынуждает их принять этот стиль жизни, который для них непереносим и который они презирают. Это немцу не прощается! Своим деловым фанатизмом он лишает мир его естественной красоты, радости и полноты жизни, превращая его в темницу долга. Немец делает из мира предприятие. Это проклятье деловитости, которое бьет по немцу в виде всеобщей антипатии. Однако, здесь своеобразным способом проявляется уравновешивающая справедливость природы. А именно: те самые свойства, которые вызывают во всем мире ненависть к немцу, делают его способным к противостоянию их роковым последствиям. Именно эта бездушная деловитость делает его недосягаемо выносливым и производительным. Без этого с 1914 года он не смог бы выдержать четырехлетнего давления превосходящего противника, правда, ему и не пришлось бы его выдерживать, потому что против менее ненавистной нации не образовался бы столь сплоченный фронт культурных народов. Полная противоположность этому — русские. Кроме французов, пожалуй, ни один другой народ земли не был столь любим и восхваляем другими народами, как русские. Даже немцы — среди их друзей. (Карл Нетцель считает особым благоволением к нему судьбы то, что ему удалось прожить среди русских два десятка лет.) Теплая человечность русских вызывает к ним искреннюю симпатию у тех, кто их знает. Немца его деловитость делает ненавистным для других, зато дееспособным. На русского же везде смотрят благосклонно, зато он слишком легко оказывается несостоятельным.

Разумеется, немец не соответствует полностью той картине, которую другие народы составили о нем. Но он дает им повод для этого. Он поставляет элементы своей ненавистности. А то, что к этому преувеличенно добавляется недоброжелательностью и политическими расчетами, особенно в военное время, — это уже отягощает совесть не ненавидимых, а ненавидящих.