— Так пришел к нам Владимир Михайлович Кравчук, — рассказывает Самуйлик. — Замечательный человек. Это он нас самодельными минами обеспечивал. Смайстровал несколько сот штук. Золотые у него руки. В отряде все им зроблено: землянки, госпиталь, клуб, баня, конная мельница. В отряд пришел всей семьей. Жена его, Катерина, пекла хлеб для партизан, а пятеро детей и разведчиками были, и связными, и отцу с матерью помогали.

Вспоминает Александр Иванович такой случай. Январская стужа. Снега по пояс. В лесу все замерло, затаилось…

И вдруг — тревога:

— Каратели!

В который раз они пытаются окружить партизан, на тот раз — семейный отряд. Детей, жен, престарелых родителей уводят в безопасное место. В цепь прикрытия ложатся все, кто умеет владеть автоматом, винтовкой, гранатой. Силы неравны, да и патроны у партизан на исходе. Командир принимает решение — отходить всем, но тут по цепи ему доносят:

— Что делать? Рожает Мария…

Всего мгновение на раздумье — и из уст в уста обратно летит приказ:

— Рожает Мария. Держать бой, патроны беречь, бить только по целям! — И следом: — Нижние рубахи снять, передать для ребенка. — Оглянулся командир на лежащего рядом партизана — Ты ведь семейный? Возьми кого в помощь — принимай роды. Да погоди. — На минуту отложив автомат, сбросил полушубок: — Захвати, пригодится для роженицы. Выполняй приказ!

Потом шутили партизаны, дескать, бой они выиграли благодаря неожиданному пополнению «в лице одного бойца».

Долго не могли гитлеровцы «добраться» до отряда. Стали бомбить его с самолетов. Тогда партизаны облюбовали неподалеку болото и разводили на нем жаркие, дымные костры, изображая стоянку отряда. Немцы клюнули на приманку, без счета бросали в болото бомбы.

Взрывали мосты, железнодорожные пути, пускали под откос вражеские эшелоны, уничтожали автомашины, выводили из строя телефонно-телеграфную связь, подбили два танка, две танкетки, бронемашину, артиллерийское орудие, спасли от угона в Германию более 500 человек, освободили из тюрем 48 узников…

Александр Иванович давно обещал свозить меня к месту бывшего партизанского отряда. Да все не было машины. Но в ту памятную осень машина нашлась. Выехали ранним туманным утром. Но вот природа ожила, заиграла яркими осенними красками.

По обе стороны дороги — лес в два яруса. Молодые деревца выстроились плотной шеренгой, будто от кого «стариков» защищают. Александр Иванович объясняет:

— То, что впереди, — посадки, послевоенные. Раньше лес стеной к самой дороге подступал. А фашисты леса страх как боялись. Из-за нас, партизан. Вот и свалили деревья по обе стороны дороги метров на десять, а где и больше. Дескать, так виднее, когда люди будут выходить из леса. Да только зря лес сгубили…

И стал рассказывать о том, что случилось на этой дороге.

— Донесла разведка: собрали фашисты с окрестных деревень контыген — налог, значит. И немалый — подвод двадцать с овсом. Овес и нам нужен — в отряде кони были. Да и крестьянам неплохо бы вернуть награбленное. А как? Теперь представьте себе такую картину. Движется по этой самой дороге обоз. Лошади идут неторопливо. Видим, двадцать полицаев обоз охраняют. А нас всего-то несколько человек. Я и ординарец мой спешились, оружие и коней оставили. И выходим с боковой дороги на тракт — будто крестьяне. Как раз к последней подводе. Просим подвезти. Полицай сначала ни в какую. Ну, мы идем себе рядом. Кисет я достал, скрутил козью ножку, пыхнул дымом. А у меня махорка духовитая была. У полицая аж слюнки потекли. Угостил я его и возницу табачком. На подводу, конечно, подсели. Сидим, курим, балакаем о том о сем. Потом достал я бумагу, карандаш, записку написал и говорю полицаю:

— Передай-ка эту папирку вашему главному…

Полицай, ясное дело, прочитал. Глаза у него на лоб полезли, за винтовку схватился.

— Ну-ну, не балуй, — говорю. А ординарец мой как свистнет в два пальца. Меж деревьями тут же замаячили наши конники. Полицай — с воза и дай бог ноги. Увидели партизан и другие охранники, и тоже кто куда.

— А что в записке-то было? — спрашиваю я.

— Что в записке? Написал я просто: «Старшему охраны немедленно явиться ко мне. Командир партизанского отряда…»

Едва сворачиваем, сосновый лес смыкает над нами хвойную крышу, и все вокруг сразу мрачнеет, темнеет. И дорога будто в прятки играет. Водитель, чтобы не врезаться в дерево, то и дело резко крутит баранку влево-вправо-влево…

Но тут Александр Иванович выходит из машины и словно лоцман прокладывает путь. Он в резиновых сапогах и на ощупь определяет, где дно поровнее, где помельче. Потом водитель с большой скоростью (чтобы мотор не заглох) проскакивает опасное место. Так и едем от «озера» до «озера». Ну и дорога! Я выбираюсь из машины. Александр Иванович одобрительно улыбается:

— Ну и правильно. Пройдитесь-ка по лесу. Мы здесь, бывало, если не на конях, то на своих двоих… До войны тут никакой дороги не было. Отряд наш в чащобе среди болот стоял. К нему тайными тропами ходили…

Тайными тропами… Может быть, я сейчас иду какой-то из тайных троп? Может быть, именно здесь, между этими кустами и деревьями, пробирался юный разведчик из деревни Байки. Когда каратели схватили его и потребовали провести их в отряд, отважный мальчик завел фашистов в трясину, повторив бессмертный подвиг Ивана Сусанина. Звали разведчика Тихон Баран. Было ему 12 лет…

И вдруг машина словно вырывается из плена. Высокое небо с тонкими перистыми облачками. Огромная поляна, окруженная вековым лесом.

— Это и есть наша Гута-Михалин. Вон какое раздолье елкам на распаханной земле. Здесь мы во время войны картошку сажали. А вот это, — показывает он в противоположную сторону и не договаривает…

Знала я, куда мы едем, готова была к этой встрече, и все же она настолько неожиданна и необычна, что даже сердце захолонуло. Металлическая, покрытая «серебряной» краской очень высокая ограда, за нею кусты, деревья. А над их вершинами — бронзовая рука, поднявшая автомат. Кладбище в глухом непроезжем лесу! Партизанское кладбище. Александр Иванович молчит, а мне слышится вчерашнее «А еще укрывает». Лес в годы войны укрывал партизан от врага, теперь ревниво и преданно охраняет покой тех, кто ценой своей жизни защитил его.

Александр Иванович снимает фуражку, отворяет железные ворота. Идем втроем по бетонной дорожке. Поднимаемся на холм к двадцатиметровому монументу: отлитые в бронзе молодой солдат в каске и бородатый крестьянин с автоматом в поднятой руке. На постаменте — изображение ордена Отечественной войны. Над орденом выбито: «Вечная слава героям-партизанам, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. 1941–1945». Ниже две бронзовые доски, на каждой — имена в два столбца. Первое мне знакомо: Баран В. М.

— Это Василий?

— Василий, — отвечает Самуйлик, — старший брат нашего Тихона. Здесь шестьдесят имен обозначено…

Александр Иванович знает эти имена наизусть. Нет, не так сказала. Он знал каждого партизана живым и теперь стоит перед ровными рядами могил, как стоял когда-то командиром перед строем своих бойцов. Может быть, и он о том же думает? Идем вдоль могил.

— Лида Кравчук?

— Она. Дочка Владимира Михайловича. В разведке погибла…

— Старший лейтенант Григорий Савкин?

— Я уже говорил, что в отряде были кадровые военные…

Да, не в братской могиле похоронены погибшие партизаны. У каждого — своя.

Безутешными вдовами и осиротевшими матерями склонились над могилами плакучие березы. Ветерок перебирает их длинные распущенные косы, и бледно-золотистые пряди в них кажутся сединой. По-осеннему грустно пересвистываются синицы.

— А тут самые близкие мои лежат, — Александр Иванович подходит к двум огороженным могилам.

Чуть не ахаю от изумления: начальнику разведки отряда Селезневу, которого Самуйлик с неизменным глубочайшим уважением называет Василием Федоровичем, когда он погиб, было всего 19 лет!

— Из каких только переделок Василий Федорович живым и невредимым выходил! А тут в засаду попал. Его тяжело раненного товарищи в отряд принесли. В живот его ранило. Спасти не удалось… Держался молодцом до самой кончины… — у Александра Ивановича прерывается голос, и он идет к другой оградке.