Напряжение во время экзаменов было страшным, абитуриентов засыпали на всех экзаменах пачками, институт утопал в слезах и содрогался от рыданий. У меня нервный срыв произошел перед последним экзаменом по истории. Всю последнюю ночь я зубрила даты (цифры вообще мое слабое место, они в моей памяти не задерживаются), папа бодрствовал вместе со мной, заталкивая в мою непослушную голову факты и даты. Кончилось это истерикой. Весь материал окончательно перепутался, я не в силах была отличить одно событие от другого. Я рыдала и категорически отказывалась идти на экзамен. Папа силой умыл меня, затолкал в машину и под конвоем доставил к аудитории. Смирившись с неминуемым, я успокоилась и даже помогла на экзамене своей соседке: та пребывала в полнейшем шоке, вытащив неподходящий билет. Мой билет ей приглянулся, и я с готовностью с ней поменялась.
Смешно вспомнить, но поступление я отметила в косметической поликлинике. Мне давно хотелось проколоть уши, но мама поставила условием зачисление в институт(!). Увидев свою фамилию в списке принятых, я не стала терять время на братание с ликующей толпой, а стремглав понеслась прокалывать уши (серьги я предусмотрительно захватила с собой). Вскоре я гордо выплыла из поликлиники, поигрывая золотыми колечками в ушах. Мечта сбылась, и восторг от этого действа, значительно превысил радость поступления.
Студенческие годы, конечно, самые лучшие - это аксиома. Наш институт, однако, как был серым и скучным в былые годы, так почти и сохранился до наших времен, несмотря на все усилия ректора и на новомодную специальность, приведшую, как я уже говорила, в его стены вполне приличную публику.
Институт занимал два здания: Дом Бецкого и Дом Салтыкова. Дом Бецкого, расположенный прямо у Лебяжьей канавки, отделявшей его от Летнего сада, принадлежал Ивану Ивановичу Бецкому, внебрачному сыну фельдмаршала И. Ю. Трубецкого, чью усеченную фамилию он и носил. Бецкой был крупным деятелем сначала Елизаветинской, а потом и Екатерининской эпох. Тридцать лет он был президентом Академии художеств; принимал участие в создании сети воспитательных учреждений, в которую входил и основанный им Смольный Институт Благородных Девиц; а, кроме того, был воспитателем великих князей Александра и Константина Павловичей. После смерти Бецкого, дом был выкуплен в казну, а позже перестроен архитектором Стасовым для племянника Николая I, принца Петра Ольденбургского.
Дом Салтыкова, построенный архитектором Кваренги, сменил множество хозяев. В конце XVIII века этот дом был подарен генерал-фельдмаршалу Николаю Салтыкову. Потомки Салтыкова владели домом до 1917 года, однако они не проживали в нём, а сдавали в аренду. В 1829-1855 годах в доме находилось австрийское посольство во главе с графом К. Л. Фикельмоном, а с 1863 по 1918 годы здание снимало британское посольство.
Некоторые залы, интерьеры и лестницы сохранились почти нетронутыми. Так знаменитая розовая гостиная, в которой читал стихи Пушкин, дошла до нас в своем первозданном виде, правда, стены ее в ходе многочисленных ремонтов приобрели такой оттенок розового, что, боюсь, ни Пушкин, ни тем более Долли Фикельмон не смогли бы этого вынести.
Институт испокон века был девичьим: на зарплату библиотекаря нельзя было прожить даже впроголодь, не то, что прокормить семью. Однако, отдельные представители сильного пола, не слишком многочисленные и, по большей части, весьма экзотические все-таки сновали по нашим некогда роскошным коридорам и лестницам, местами сохранившим следы былой красы: все-таки в девичестве это здание было австрийским посольством, где царила блистательная Долли Фикельмон и бывал Пушкин.
На режиссерском факультете мужское население было более представительным. До общения с ними наш факультет, слывший в институте "белой костью", иногда милостиво снисходил, остальных же мы высокомерно игнорировали. На музыкальных факультетах тоже попадались достойные особи мужского пола, но рангом пониже.
Самыми яркими личностями с дирижерского факультета были Женя Х. и Боря К. Женя был сыном нашего преподавателя, тихого, интеллигентного и глубоко эрудированного человека. Сам Женя обладал множеством талантов: был музыкален, играл на нескольких инструментах, писал интересные и оригинальные стихи и рассказы. Мы с ним дружили. Но беда его была в том, что он никак не мог найти своего места в жизни, метался между увлечениями и пристрастиями, бурлил, периодически впадал в отчаяние и нередко гасил все это алкоголем, а потом и наркотиками.
Однажды он пригласил меня пойти к его друзьям, послушать музыку - они разжились какими-то дефицитными записями. Я прихватила с собой подругу Лену. В какой-то момент у нас с Леной кончились сигареты, и Женя щедрой рукой выдал нам папиросы. Мы не слишком обрадовались замене, но, за неимением "гербовой", приняли подношение. По наивности мы не заметили, что папиросы имели несколько странный привкус и необычный запах. Зато, мы не могли не заметить удивительной метаморфозы, произошедшего с нами: весь остаток вечера, включая и путь домой, мы с Леной хохотали без остановки. Пассажиры в метро и автобусе взирали на нас с недоумением, а мы ничего не могли с собой поделать. Дома, взглянув на себя в зеркало и обнаружив невероятно расширенные зрачки, мы, наконец, поняли, что произошло. Жене я потом еще долго пеняла, отказавшись впредь куда-либо с ним ходить.
Лет через десять после института я случайно столкнулась с Женей. От прежнего весельчака и балагура не осталось и следа. Передо мной предстал желчный человек, опутанный проблемами и неудачами, топивший все это в вине и наркотиках. Он сетовал на Ленконцерт, где работал, в основном скитаясь по задворкам нашей империи. Оттуда (с задворок) он однажды привез себе жену, на которую тоже не переставал жаловаться. Встреча была тягостной и надолго оставила чувство горечи и вины.
Боря К. был музыкальным руководителем одной из самых популярных в городе рок-групп "Акваланги", соперничавшей с еще более знаменитой группой политехнического института "Фламинго". На концерты "Фламинго" попасть было практически невозможно. Народ ломился во все двери, просачивался через окна, чердаки и подсобные помещения, пробирался ползком, висел на оконных рамах. На одном из их концертов публика устроила форменную оргию с раздеванием, после чего их выступления запретили, и они уже больше никогда не возродились.
Пробиться на вечер, где играли "Акваланги", было почти такой же трудной задачей, но, благодаря Боре, я несколько раз оказывалась среди избранных.
Рок-группы в то время были почти в каждом институте, кроме, пожалуй, нашего. Где уж нам, у нас было всего два музыкальных факультета. В институте не было ни музыкальных групп, ни театра (это при наличии режиссерского факультета). Вечера нашего творческого вуза были самыми скучными и безликими из всех, на которых мне довелось побывать, а я посещала множество. Мы сходили на пару таких вечеров и поняли, что это занятие не для слабонервных. Последней каплей стал вечер, куда привели курсантов из училища им. Фрунзе (видимо, на случку). Строй курсантов плавно растекся вдоль одной стены, хозяева(йки) же скромно притулились у противоположной. Это душераздирающее зрелище настолько поражало воображение, что больше наша компания на подобных мероприятиях никогда не появлялась.
На библиотечных факультетах особи мужского пола были еще малочисленней и занятней. На курс старше нас учился вселенинградский плейбой Вадик Ч., которого знал весь город, и знакомство с которым считалось весьма престижным. Я так до конца и не поняла, чем он был столь знаменит: кроме смазливой физиономии и высокомерия, я не смогла отыскать у него никаких иных достоинств. Попадались и иностранцы, в основном из таких политически правильных стран, как Вьетнам, Чили (мое студенчество совпало с мимолетным правлением президента Альенде, сметенного Пиночетом лишь под самый занавес нашего пребывания в институте), стран Варшавского договора. Кроме того, были широко представлены арабские и африканские страны. На одном из факультетов учился какой-то африканский принц, носивший себя по коридорам с царственным величием, расталкивая на ходу всех, попадавшихся ему на пути (видимо, тем самым утверждая свою значимость). Где-то курсе на третьем он выбрал себе "принцессу" (из подручного материала), женившись на девице из общежития весьма неказистого вида (некий вариант ППЖ, распространившийся тогда в связи с возросшим числом принцев и шейхов из дружественных стран). В институт они прибывали на белом фольксвагене-жуке, откуда новоявленная принцесса гордо взирала на бегущий от трамвайной остановки поток менее удачливых студентов, а, в особенности, студенток.
