Москва приняла нас хорошо. Мы были так благожелательно настроены, что нам нравилось решительно все: и одна из старейших научно-технических библиотек страны, расположившаяся в самом центре, и густая разношерстная толпа, заполнявшая московские улицы и лабиринты столичного метро; не смущала даже весенняя распутица, царившая на улицах и вполне привычная для ленинградцев; однако, здесь все было залито ярким солнцем, что приятно отличалось от лежащего прямо на плечах свинцового питерского неба.
Мы упивались возможностью неторопливо изучать Москву шаг за шагом, впитывая ее дух. В результате даже скукожился наш великопетербургский шовинизм, основанный вовсе не на знании обеих столиц и возможности сравнивать, а лишь на моде и привычных высказываний наших переполненных снобизмом земляков. Не то, что мы стали меньше любить или недостаточно гордиться своим городом и предпочли ему Москву, мы просто стали понимать, что другие города тоже могут быть вполне примечательными и иметь свое собственное, ни на кого не похожее лицо.
Москва нас совершенно очаровала. Я и раньше много раз бывала здесь, но все как-то на бегу, проездом или пролетом, не задерживаясь и не останавливаясь, не имея возможности познакомиться поближе.
Все два месяца мы, как сумасшедшие, гонялись по театрам и концертам, стараясь всюду успеть, напитываясь происходящим и не в силах толком обдумать увиденное и услышанное, однако, уверенные, что потом, в домашней обстановке, сможем спокойно и размеренно все это переварить.
Обошли знаменитые московские кафе, обрели множество новых знакомых.
По ходу дела у нас стал составляться словарь московских слов и выражений, мы скрупулезно коллекционировали всевозможные перлы, употребляемые столичной интеллигенцией и иже с ними. Из всего набора помню только один широко распространенный шедевр: "Хочете ехать - ехайте".
Однажды в московском метро я пыталась совладать со своим пространственным идиотизмом. В сотый раз бараньим взором окидывая схему метро, я абсолютно безрезультатно пыталась решить в какую сторону кольца следовало податься, внутренним чутьем понимая, что тем временем я неумолимо удаляюсь от нужной мне ветки. Наконец, осознав бессмысленность этих потуг, я решилась-таки воззвать о помощи. В молодости я столь же упорно, как и окружавшие мужчины, избегала обращаться за помощью на дорогах, пытаясь самостоятельно выбраться из любого лабиринта, что было никому ненужным упрямством, отнимавшим массу лишнего времени. Мое упрямство от мужского отличалось лишь тем, что с возрастом оно прошло, тогда как у мужчин это пожизненно.
Как-то мой папа повез нас по окрестностям Сестрорецка и решил вернуться по иной, незнакомой дороге (он страсть, как любил исследовать новые места и дороги). После долгого пути стало совершенно очевидно, что мы заблудились, но, несмотря на наши с мамой увещевания, папа ни за что не соглашался спросить кого-нибудь, продолжая упрямо двигаться вперед. Остановил его неожиданно выскочивший из кустов солдат в пограничной форме, с винтовкой наперевес, почти прыгнув под колеса наглых нарушителей государственной границы. Ему на подмогу немедленно выскочила еще троица бдительных стражей, уже собиравшихся нас задержать, но после короткой беседы с папой, нас отпустили с миром, отдав честь старшему по званию. Как видно, папа помахал перед их носом "деревянной ногой" (любимое выражение питерских психологов).
Итак, в метро я обратилась с вопросом к молодому человеку, стоявшему рядом. Он терпеливо объяснил мне, как ехать, и, после непродолжительного размышления, спросил: "Откуда вы? Судя по вопросу, вы не москвичка, а правильностью выговора звучите как местная?" Я просто задохнулась от возмущения и долго читала ему лекцию с иллюстрациями из нашей коллекции.
Жила я эти два месяца у тети Сусанны с Витой. В тот момент тетя Сусанна была в третий раз замужем. Так мы и существовали все вместе в маленькой двухкомнатной квартирке. Конечно, мое присутствие их очень стесняло, и было, скорее неуместным, но они к такому привыкли. У них вечно кто-то гостил или жил: какие-то иногородние, бездомные или полубездомные (общежитские) студенты или лимитчики: все, кому надо было ненадолго или надолго остановиться, переждать или пережить что-то, находили пристанище в этом доме. Даже когда они жили в одной комнате, в коммунальной квартире у них постоянно толпился народ. Правда, помимо той самой единственной комнаты они владели еще собственной кухней и даже собственным входом по деревянной лестнице, ведшей прямо на второй этаж и напоминавшей приставленную к голубятне стремянку.
В один из моих московских визитов я застала у них студентку, приехавшую из Сухуми и жившую до этого в общежитии. Вита где-то случайно познакомилась с ней и тотчас привела в дом, так эта Лариса и прижилась у них. У Ларисы имелся жених, тоже из общежитских, который регулярно заходил в гости, а когда молодые поженились, они и вовсе переселились к Сусанне (как они все помещались в тех двух крошечных комнатках - не представляю). Через некоторое время после водворения новобрачных на строгом семейном совете постановили, что следует оградить молодого мужа от жены, ведшей себя, по всеобщему мнению, неподобающим образом. Сказано - сделано, приговор привели в исполнение и выставили Ларису за дверь. А Володя, к тому времени уже лишившийся места в общежитии, так и остался жить-поживать в своей названной семье. Сия идиллия закончилась рождением у них с Витой сына, точнее сказать, идиллия на этом не закончилась, а продолжалась еще многие годы, обретя в результате наипечальнейшее завершение.
С Сусанной и Витой мы познакомились невероятно давно, в Балтийске. Они жили в небольшом флигеле, во дворе нашего трехэтажного военного дома. Как-то, выведя своих чад на прогулку, наши мамы разговорились, и это стало началом дружбы, продолжавшейся всю жизнь (Сусанна умерла несколько лет назад). Мне тогда было три года, а Витке полтора. Наша первая встреча с Витой закончилась курьезом: я стала с ней играть, невероятно обрадованная обретением живой куклы, но она была еще слишком мала, чтобы включиться в игру, и воспринимала все всерьез.
Сусанна была красивой, своевольной, резкой и прямолинейной до грубости, но за этим скрывалась невероятно добрая, ранимая натура. Она готова была помогать всем по первому требованию или даже без оного, без рассуждений и оглядок. Несмотря на резкость, ее любили все, кто к ней приближался, и, порой, казалось, что стоило ей заговорить с человеком, как он немедленно становился ее преданным другом. В детстве я ее недолюбливала и побаивалась: она могла наказать нас с Витой за малейшую провинность, не разбирая, кто прав, кто виноват - обеим доставалось поровну. Время от времени она отправляла нас в разные углы комнаты, где мы должны были подолгу стоять без движения, что было совершенно чудовищной пыткой (дома меня никогда так не наказывали). В довершение она нередко обещала насыпать в угол горох и поставить нас туда на колени, видимо, она так часто повторяла свою угрозу и настолько поразила этим мое воображение, что мне это стало казаться чем-то реальным. Когда много лет спустя, я рассказала ей об этом, она долго смеялась, ничего подобного не было - лишь слова, которым никто, кроме меня, значения не придавал.
Через несколько лет после нашего знакомства Сусанна с Витой совершенно неожиданно исчезли из Балтийска - уехали в Москву и больше уже не возвращались. Взрослые что-то приглушенно и с жаром обсуждали, спорили, но мне доставались лишь какие-то огрызки информации. Я знала только, что Сусанна поссорилась с мужем, и решительно в одночасье покинула наш славный город. Ее муж погоревал-погоревал и, как водится, женился на не замедлившей подвернуться кандидатке. Наташа - новая жена Рема - поспешила родить сначала одного, а потом и второго ребенка. Оба (и Сусанна, и Рем) впоследствии немало сожалели о своем скоропалительном разбеге.
